голос, кресло повернется, покажутся бледные бельма, тонкая как бумага кожа, сверкнет челюстная кость.
Оливия подходит к креслу, но там пусто.
Она испускает дрожащий вздох, в ушах отдается лихорадочное биение сердца. А потом Оливия смотрит вниз.
И, не в силах сдержаться, присаживается на корточки и заглядывает под стол в надежде обнаружить дневник матери там, куда он упал. Книжицы нет, но почти у выхода, в углу, Оливия замечает клочок бумаги с оборванным краем. А на нем – почерк матери, записка того времени, когда ее повествование уже стало путаным.
Боюсь, ее щеки касалась не моя рука, не мой голос произносил слова, не мои глаза смотрели, как она спит…
Оливия вздрагивает, листок падает и с шорохом ложится на пол. И вдруг слышатся шаги. Размеренная поступь хозяина дома. Не дыша, Оливия ждет, пока они стихнут.
Беги, велит кровь.
Останься, ноют кости.
Оливия возвращается через лабиринт коридоров, только не к парадной лестнице, широкой и купающейся в серебристом сиянии, а в музыкальный салон.
Она обходит изувеченный рояль со сваленными грудой черно-белыми клавишами и направляется к углу. Пальцы ищут шов, в точности как показывал Мэтью, и наконец нащупывают маленькую защелку. Легкое нажатие, панель отходит в сторону, а за ней – узкие ступеньки.
В потайном ходе царит кромешная тьма, Оливия пробирается вслепую; до верха – десять ступеней. Повернувшись в темноте, находит еще одну дверь. На секунду створка не желает поддаваться, и Оливию охватывает страх – примитивный животный страх перед тесным каменным мешком, – и в панике она бросается на дверь. Та распахивается, и Оливия влетает в комнату. Едва не падает, ударяясь об угол кровати. От удара прикусывает язык, и во рту тепло разливается вкус меди. Кровь. Проглотив ее, Оливия велит себе успокоиться.
Это комната Мэтью, вернее, та спальня, где он живет по ту сторону стены. Здесь властвует запустение. На кровати осела пыль. Ставни распахнуты, стекло в оконных рамах разбито, потрепанный гобелен выцвел.
Затаив дыхание, Оливия прислушивается, но шагов уже нет. Она огибает кровать, подходит к двери, ведущей в коридор, и прижимает ухо к створке. Тишина. Оливия уже берется за ручку и хочет нажать, как вдруг слышит, даже больше чувствует, чем слышит, звук, с которым ворочается на кровати тело, шелест простыней.
Она оглядывается на постель с балдахином. Та все еще пуста. Смотрит на гобелен на стене… И вмиг оказывается там, отодвигает тяжелую ткань, таращась на вторую дверь, слегка приоткрытую. Оливия толкает ее, и она с шорохом распахивается.
В другой спальне темно, в другой спальне стоит кровать. А там, на кровати, под одеялом клубочком свернулся мальчик.
Оливия порывается бежать к нему, но останавливается, упершись руками в дверную раму. Слишком легко… Вернее, все было совсем не просто, но происходящее сейчас выглядит в точности как ловушка. Вот путь к ней, вот приманка… Лучше туда не соваться. Оливия делает шаг назад. Да вот беда: стоит ей шагнуть, как под ногой скрипит половица. Заворочавшись, спящая фигура на кровати садится. Но это не мальчик, которого Оливия видела в фонтане, это тень. Солдат. Коротышка с волчьим оскалом. Она вскакивает, и на руке сверкает перчатка.
Оливия бросается назад, в комнату Мэтью, но путь ей заступает другое существо, что появилось совершенно бесшумно. Краем глаза она успевает заметить потрепанный черный плащ.
– Привет, мышка.
Этот голос заполняет маленькую комнату будто дым. Она слышит в нем улыбку, в приоткрытой пасти щелкают зубы. Рука Оливии невольно ныряет в карман и сжимает нож Эдгара.
– Я тебя ждал.
Выхватив клинок, она резко разворачивается. Не медля ни секунды, вонзает лезвие в грудь хозяина дома.
Тот смотрит на рукоять, торчащую из его груди, и с сожалением цокает языком.
– Так-то ты обращаешься с родными…
Он хватает ее запястье, как бумага заворачивает камень. Пальцы сжимаются, кости Оливии ноют от боли, и вместе с тем ее пронзает другое – искра тепла, внезапный холод, странное ощущение падения и погружения, которое она почувствовала, оживляя мышь и цветок. Хозяин будто что-то у нее крадет. Конечно же: его кожа слегка розовеет, а на Оливию обрушивается волна дурноты, комната кружится, и перед глазами все плывет. Вырвавшись, она бросается к выходу в коридор, но путь ей заступает еще один солдат: здоровяк с броней на плече.
Он со скукой взирает на беглянку.
Позади, в комнате, вздыхает его хозяин.
– Оливия, Оливия, Оливия… – с упреком говорит он, и, услышав свое имя из его уст, та вздрагивает.
Отшатнувшись, поворачивается к потайной дверце, но там третий солдат. Худощавое создание с защитной пластиной, сверкающей на груди, поджидает гостью, прислонившись к резному столбику кровати.
Оливия окружена. Попалась.
Но она не одна!
«Помогите!» – думает Оливия, и человек, который не человек вовсе, должно быть, слышит ее – его рот изгибается в довольной ухмылке. Но она обращается не к нему.
«Помогите!!!» – снова кричит она, содрогаясь от силы зова.
И они появляются.
Из прогнившего пола восстают пять гулей. Среди них тот, кто помог ей сбежать. Он бросает на нее взгляд, и полустертое лицо излучает печаль. Гули встают перед ней щитом. У них нет оружия, но они держатся прямо, закрывая ее грудью. И на миг ей кажется, что она в безопасности. Защищена.
До тех пор, пока монстр не начинает смеяться.
– Забавный трюк, – говорит он, шагая к ней. – Но я – хозяин этого дома. – Еще шаг. – И мертвые здесь повинуются мне.
Он взмахивает рукой, будто разгоняя дым, и гули, вздрогнув, развеиваются. Осыпаются прахом на пол, и Оливия вновь остается одна.
Солдаты смыкают круг.
Остается лишь драться.
Она дерется отчаянно, как в Мерилансе, когда подружки Анабель накинулись на нее, дерется из последних сил, пользуясь всеми знакомыми ей грязными приемчиками, как девочка, которую вышвырнули в мир и которой нечего терять.
Но этого мало. Перчатка смыкается на ее руке, толкая в прикрытую доспехом грудь, и последнее, что видит Оливия, прежде чем потерять сознание, – блеск наплечника возникшей рядом третьей тени.
– Осторожнее с руками, – велит хозяин, но тут голова Оливии взрывается от боли, силы покидают руки и ноги, и мир наливается чернотой.
Он умер.
Кот, которого Оливия видела летом на жестяной крыше, старый брюзга, напоминавший матушку Агату. Однажды Оливия сбежала к садовому сараю и нашла кота
