Мужичок помолчал, а потом снова спросил:
– А муж-то где, или в разводе?
– Муж погиб, – ответил Герман, – осенью.
– Ох ты, – посочувствовал Воробьев, – в Афганистане?
– Нет. В аварии, он врачом работал на скорой. – Герман сам не понимал, к чему весь этот разговор, но не отвечать не мог. Воробьев-то расспрашивал, понятно, от праздного любопытства, но сочувствовал, и за то было ему спасибо.
– А то у нас в деревне двое уже не вернутся с войны. – Воробьев плюнул в ладошку, загасил окурок и спрятал его в карман, а ладонь вытер о штаны. – Такие вот дела. Ну что ж, давайте машинку ко мне во двор, а сами идите к озеру.
– Так у меня ж еще вещи. – Герман озабоченно нахмурился.
– Ну так и что ж, что вещи. Васька вечером приедет и на мотоцикле перевезет к вам все. Так что можете не беспокоиться. Мотоцикл не машина. – Герман удивленно смотрел на Михаила Матвеевича. С чего бы это такое участие? – Так вы езжайте за мной, тут недалеко.
Герман загнал показавшийся сразу маленьким «москвич» на широкий воробьевский двор, открыл багажник, упаковал в рюкзак самое необходимое, оставив в узле постельное белье да ящик мясных консервов в багажнике. И, закинув на одно плечо рюкзак, попрощался с хозяином, предложив денег за постой машины.
Воробьев отказался, а вместо этого сказал:
– Супруге вашей благодарность передайте. Так что денег с вас я не возьму.
– Да за что же? – Удивлению Германа не было предела.
– Ну это вы у нее узнаете, – засмущался Михаил Матвеевич, – а только спасла она весь колхоз. А остальное вечером Васька привезет, – перевел он тему.
– Васька – это сын? – спросил Герман уже у калитки.
– Почти. Жених моей Любочки. Ей еще шестнадцатый год идет, но они уж сговорились, обормоты. Ваське осенью в армию. Как вернется – поженим их.
Герман шагал через лес, что начинался сразу за деревней. Динка держалась поблизости, иногда отбегая, чтобы понюхать то там, то сям. Хорошо, догадался взять резиновые сапоги, подумал Герман. Они помесили глину изрядно, пока не вышли на относительно сухую просеку, потом вместе ополоснули сапоги и лапы в неглубокой луже, из которой Динка сразу же нахлебалась мутной воды.
Герман пожалел, что не взял корзину под грибы. То тут, то там виднелись шляпки подберезовиков и белых. Он не удержался и несколько штук срезал в полиэтиленовую сумку. Он снял и засунул под клапан рюкзака кожанку, оставшись в одной рубашке и джинсах. И, пока шел к просеке, чертыхался: одолевали комары и слепни. Но чем ближе он подходил к озеру, тем меньше становилось и тех и других. Герман удивлялся: ну слепни понятно, деревня далеко, а они все-таки держатся поближе к скоту, но комары? Ведь вот и болотца, и ручьи, и само озеро с заболоченным дальним берегом, уж тут-то комарья должно быть вдоволь! Герман присел на поваленное дерево, вытащил из кармана рюкзака транзистор, покрутил настройку, выловил «Маяк». Динка устроилась рядом, тяжело дыша и свесив набок длинный плоский язык.
Герман повесил на грудь играющий приемник и, как заправский турист, закинул рюкзак за спину, расправил лямки и, чуть согнувшись, пошагал дальше под музыку.
Солнышко пробивалось через кроны, щебетали птицы, где-то вдалеке долбил дятел, над головой трещала сорока, а если остановиться и замереть, выключив приемник, то уши сразу наполняются разнообразным звоном, писком, гамом и шорохом.
Озеро показалось внезапно. Лес расступился, огромная ровная поляна. Избушка и шест, врытый в землю, от шеста к избушке натянута веревка с вывешенным для просушки бельем. Динка, увидев Машу, с оглушительным лаем припустила здороваться.
Маша сидела на пеньке у стола и чистила грибы, а Вилечка, придерживая животик рукой, шла им навстречу.
– Мам! Папа приехал! – крикнула она. – И Динка! Маша оставила грибы и побежала навстречу.
Они вместе повисли на шее у Германа. Динка скакала вокруг, и за ее лаем ничего не было слышно. А Герман и радовался и удивлялся. Вилечка вся кругленькая, глазищи горят, щечки хомяковые, загорела. Ходит в шортах на бедрах и в маечке. Маша от Вилечки не отстает, но кажется, похудела немного, совсем чуть-чуть, в самый раз! Он их расцеловал.
– Ну как вы тут? – И, не слушая ответов, сразу сам пожаловался: – А я по вас соскучился очень. Бабушка тревожится.
– Мы тут хорошо, – сказала Вилечка. – Мама грибы собирает, рыбу ловит, а еще у нас тут огород, правда, его свиньи попортили, а еще нам два раза в неделю молоко привозят и хлеб, вот. – Она не давала Марии Ивановне слово вставить.
– Чадо как? – Герман скосил глаза на животик Вилены.
– Нормально, – уклончиво ответила Маша, – как положено на восемь месяцев.
– Толкается, – пожаловалась Вилечка.
– Ты почти к столу, – сказала Маша, – я сейчас грибы дочищу, будем жарить.
Герман протянул свой пакетик:
– Вот еще – почисть!
Вилечка занялась с Динкой. Та скакала вокруг нее и громко лаяла. Потом отбежала к лесу, вернулась с палкой, сунула ее Вилечке в руку – покидай.
Пока Маша чистила грибы, Герман сидел рядом и расспрашивал:
– Ну как оно было?
– Как я и предполагала, – негромко отвечала Маша. – Еще в прошлом году Вилечка подарила фотографию Виктору. А тот ее потерял. Как она оказалась у Людки, не знаю, но это не важно. – Герман слушал внимательно. – А потом, в марте, Людка приехала и навела порчу на Вилечку.
Герман поперхнулся:
– Но зачем?
– Ты не понимаешь. Сколько я себя помню, она мне страшно завидовала, хотя за что? У нее мать жива была. Но больше всего ее точила зависть, что я за тебя замуж вышла. Все эти годы она копила злость.
– Как же так можно? – Герман был поражен. – Вы же сестры! А ненависть, как к чужой.
Маша усмехнулась:
– Ты не прав! Самые страшные и непримиримые войны, как правило, между родственниками. Ты представить не можешь, сколько ненависти у моих родственничков накопилось. – Она рассказала, как сняла порчу с Вилечки и что это стоило тетке Евдокии глаза. Как Людка начала гадить соседней деревне, пытаясь поднять ее против Маши с Вилечкой, но сейчас не прошлый век, народ пограмотней чуток, и Маше удалось все нагаженное Людкой исправить. Герман вспомнил слова Воробьева. Вот, значит, как Маша спасла колхоз. А потом история с кабанами. Угадать, почему вдруг стадо приперлось, Маша не могла, но на всякий случай обвела вокруг избушки круг ивовым прутиком и набормотала заговор стены, от которого не только кабаны бежали подальше, но и мыши, и комары, и слепни, и даже рыба отошла. Приходилось теперь метров за двести уходить по берегу донки закидывать.
Маша копнула на огороде пару кустиков, помыла молоденькой картошки, повесила вариться в котелке над костром. В избушке на буржуйке шкварчали в сковородке грибы. Герман разобрал рюкзак, сказал:
