…Даасень ёгора мати те — «На будущий год рожать тебе…»
— А пророчество то ее сбылось?
— Ага. Помнишь, сразу за ней идет сцена с мальчиком-младенцем. Я сначала грешным делом подумал, уж не Садако ли сын, но судя по этому факсу, тут что-то другое.
— Может, это тот, который умер четырех месяцев от рождения?
— Угу, я тоже так думаю.
— А что же тогда пророчество? Старухато, когда «те» говорит, явно к Садако обращается. Может, у Садако все-таки родила ребенка?
— Черт ее знает. Но если бабка наговорила, может, и родила.
— От кого?
— Я что, в постель к ней заглядывал? Кстати, с чего ты взял, что я все знаю то? Я же так, предполагаю только.
Если у Садако действительно был ребенок, то чей, и что с ним сейчас?
Рюдзи неожиданно поднялся с татами, больно стукнувшись коленом о низкую столешницу.
— А я думаю, чего так жрать хочется, а временито вон уже сколько, чуть обед не прозевали. Асакава, подъем! Пошли куда-нибудь, поедим, — сказал он и тут же направился в прихожую, почесывая ушибленную коленку.
Есть Асакава не хотел, но решил сходить за компанию, да и было о чем поговорить. Была еще одна вещь, о которой Рюдзи просил его разузнать, но было совершенно непонятно, с какого бока к ней подойти, и вопрос «завис». Оставалось по-прежнему непонятным, что за мужчина появляется в конце видеоролика. Возможно, это был отец Садако — Хэйхатиро Икума, но слишком уж враждебной выглядела его фигура в глазах Садако. Когда его лицо возникло на экране, Асакава ощутил в теле тяжелую, режущую боль, а вместе с ней пришло чувство сильнейшей неприязни. Не то, чтобы он был неприятен внешне, да и в глазах не было особой злобы, но, непонятно почему, вызывал отвращение. Не похоже, чтобы Садако с такой неприязнью смотрела на своих родных. Ничто в докладе Ёсино не указывало на то, что Садако была в плохих отношениях с собственным отцом. Скорее наоборот, она больше походила на заботливую, любящую родителей дочь. Почему-то казалось, что бесполезно даже пытаться выяснить его личность. Прошло уже без малого тридцать лет — за этот долгий срок его лицо могло изменится до неузнаваемости. Но как знать — может быть, на всякий пожарный случай и стоило бы попросить Ёсино раздобыть фотографию Хэйхатиро Икумы, а заодно поинтересоваться, что думает Рюдзи на этот счет. В частности об этом Асакава и хотел поговорить за едой.
В ушах свистел ветер. От зонтика не было никакого толку, и, согнувшись в три погибели, они заскочили в ближайший к порту Мотомати снэкбар.
— Ну что, по пивку? — спросил Рюдзи и, не дожидаясь ответа, крикнул официантке, — Два пива!
— Кстати, Рюдзи, в продолжение разговора. Как ты думаешь, это видео… что это вообще такое?
— Понятия не имею, — сухо ответил Рюдзи, уткнувшись носом в тарелку — комплексный обед «якинику» явно интересовал его гораздо больше. Асакава зацепил вилкой сосиску и поднес пиво к губам. За окном виднелся причал. У билетной кассы теплохода «Токайкисэн» не было ни души, все вокруг словно вымерли. Запертые на острове туристы наверняка разбежались по гостиницам и сейчас тревожно смотрят из окон на темное небо и бушующее море.
Рюдзи поднял голову.
— Ты это… хотя бы мельком, но наверняка же слышал, о чем думает человек в момент смерти?
Асакава оторвал свой взгляд от окна и повернулся к Рюдзи.
— Ээ… говорят, что-то вроде вспышки, когда перед глазами мгновенно разворачиваются самые значительные сцены жизни…
Асакава читал об этом у какого-то писателя, который сам пережил нечто подобное. Однажды, ведя машину по горной дороге, он не вписался в поворот и сорвался в пропасть. В тот момент, когда машина зависла в воздухе, и неизбежность смерти была очевидна, перед глазами мгновенно, но во всех подробностях, пронеслись сцены прошедшей жизни. В конце концов, ему чудом удалось спастись, но пережитое в тот момент навсегда врезалось в сознание.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что это как раз тот случай? — спросил Асакава.
Рюдзи махнул рукой официантке и заказал еще бутылку пива.
— Я ничего не хочу сказать, я только излагаю свои ассоциации. Потому что в момент, запечатленный на пленке, сознание Садако работало на полную катушку. Так что версию с предсмертными воспоминаниями я бы не стал отбрасывать.
— Это что же, значит…
— К сожалению. Очень даже возможно.
Садако Ямамуры уже нет среди живых…
Несколько сцен, в предсмертный миг промелькнувшие в ее голове и запечатленные на видеопленке, стали ее завещанием миру.
— А почему она умерла? Или, вернее, что связывает ее с тем человеком, который появляется в последней сцене?
— Короче, ты достал уже со своими вопросами! У меня самого их столько, что голова кругом идет.
Асакава насупился.
— У тебя что, своей головы нет? Видали — привык на одном готовеньком! А если со мной что случится, и тебе придется одному заклинание искать?
Вот чего-чего, а этого то не случиться. Гораздо вероятнее, что Рюдзи придется продолжать поиски в одиночку, но уж никак не наоборот. В этом Асакава был абсолютно уверен.
В прес-сцентре их встретил Хаяцу.
— Звонил некто Ёсино. Правда, по автомату, поэтому сказал, что минут через десять перезвонит.
Асакава уселся перед телефоном, молясь об одном — чтобы новости были хорошими. Наконец телефон заверещал. Звонил Ёсино.
— Наконецто! Уже несколько раз звонил, — в голосе его слышался легкий укор.
— Извини, поесть выбегали.
— Ясно. Факс получили? — Ёсино слегка смягчил тон. Укоряющие нотки исчезли, сменившись нарочито ласковыми. Асакава почувствовал неладное.
— Да-да, спасибо. Твоими стараниями многое прояснилось, — он переложил трубку в правую руку. — У тебя как, продвигается? Больше ничего по Садако не нашел?
— Неа. Оборвалась ниточка.
От такого известия лицо Асакавы скривилось — он буквально чуть не разревелся.
Рюдзи развалился на татами, вытянув босые ноги в сторону внутреннего дворика и, похоже, и с ехидной улыбочкой наблюдал, как лицо человека, еще минуту назад преисполненное надежды, приобретает выражение полнейшего отчаяния.
— Что значит оборвалась! — голос Асакавы срывался.
— Из тех, кто поступил в театральную труппу вместе с Садако, удалось вычислить только четверых. Я им звонил, но и они ничего знают. Эти ребята (хотя, какие они ребята — всем уже за пятьдесят) в голос заявили, что Садако исчезла из виду сразу же после смерти их худрука Сигэмори, и больше о ней ничего неизвестно.
— И что, это все что ли?
— Ну, почему же, ты ведь тоже можешь…
— Я могу только сдохнуть завтра в десять вечера! И не только я, у Сидзуки и Ёко крайний срок — воскресенье, одиннадцать утра.
