— Какой дурак полюбил её в пятисотлетием возрасте! Теперь ещё и свадебный подарок надо искать! — бушевал магистр. — Как он мог не видеть, какая она страшная! — возмущался он, — какая глупость с их стороны: им теперь осталось каких-то семьдесят лет, глупые люди!
Постепенно он успокоился и грустно сказал:
— Как это банально! Ну и чёрт с ними!
— Как раз с тобой! — каркнул ворон.
— Да и на что мне её душа, — вздохнул магистр, — хотя покупатели на неё нашлись бы, неплохо мог заработать! Как я одинок! Великие всегда одиноки, только дураки всегда держатся вместе, — утешил он сам себя.
— Такой старый и такой глупый, — подумал ворон, но вслух ничего не сказал.
Качается мостик, каждый шаг — это отдельная от другого история, отдельная качка, отдельный прыжок: отталкиваешься и балансируешь — да или нет, скорее нет, чем да, раскачиваешься, ищешь такую неверную колеблющуюся срединную линию, нащупываешь, потом проверяешь, нашла или нет, скорее нет, чем да, ищешь положение для своей вертикали, своего центра тяжести, нанизанного на эту линию. Не туда. Я стою, пытаясь возвратить её на место, а верёвочный мост над пропастью ходит по мной из стороны в сторону, как качели, только качели ходят в направлении твоего движения, а мостик — поперёк, поэтому так трудно удержать равновесие, как канатоходцу, голова неподвижна, бёдра раскачиваются со средней амплитудой, а ноги, как перевёрнутый метроном, рисуют дугу максимально. Глупости думаю. Если метроном перевернуть, он не будет работать, потому что в нём работает не завод, не пружина, но и она тоже, но главное не в ней, главное в земле, в силе тяжести, в том загадочном переходе потенциальной энергии в кинетическую.
Через пропасть — последний мост, дальше по спирали вокруг горы, добраться сюда — уже подвиг, а дальше, так вообще фантастика. На равнине высокие леса крупнолистные, со стволами, покрытыми толстой, прорезанной глубокими трещинами корой, они подходят к подножию гор уже совсем без дорог. У подножия лежат болота, густые мёртвые болота.
Мы с Кёртисом миновали их вчера. Кислый запах разложения. Начищенные, блестящие, полированные, как живые пули с насечками, жуки, я таких крупных никогда не видела. Пировали, лоснились. Ничего не боялись, не складывали лапки, не стеснялись. Крупноглавы с шипами на груди и могильщики. Мелкодисперсная почва тёмно-серого цвета с жжёной умброй, благородных оттенков земли, столь любимых художниками эпохи Возрождения, с гладкой нежной мягкой влажной поверхностью, она, как живая, дышит сероводородом, взрывается пузырями. На краю кратера с ходящей, как на дрожжах, жижей, копошатся белые и желтоватые крупные, сытые гофрированные черноголовые слепые личинки жуков и взрослые особи, прочищающие им проходы, какая любовь! Красные с чёрным, с серпообразными челюстями могильщики, трогательно зовущие свою пару к месту пиршества. За километры учуявшие запах разлагающейся плоти, в раже самопожертвования отрыгивающие пищеварительный сок на гниющее мясо, чтобы личинкам было легче поедать полупереваренные мёртвые ткани и быстрее набирать вес. Древесные муравьи, улитки, скорпионовы мухи окружили «шведский стол».
По островкам суши раскиданы грибы, как варёная, чуть сморщенная морковка с варёными же яйцами у основания, которые лопнут изнутри, и оттуда вылезет следующий фаллос. Насекомые, привлечённые ароматом драконьего помёта, разносят споры таких же падальщиков-растений: цветущие деревья, над ними тучи мух, пьяных от аромата тухлятины шестилепестковых крупных цветов оттенка грозовых туч, чуть подальше гигантский цветок пеликана, как полупротухший тонкий просвечивающий пласт мяса с прожилками мраморного жира, разверзнутый гигантским зевом, мешок-ловушка для падальщиков. Пожиратель пожирателей падали. Многоступенчатый падальщик, убийца убийц, пахнущий падалью, чем же ещё может он пахнуть? Рядом торчит прямо из земли красно-оранжевый цветок, чей аромат экскрементов привлекает жуков-могильщиков — будто мясистую спелую тыкву полоснули сверху вниз острым ножом, и она сочно треснула на большие толстые ломти без семечек, пустая середина с бугристой коркой в чёрных пятнах, гробница насекомых, которых здесь немерено, чуть подальше — лилия мёртвой лошади, горячее, соблазняющее мух, нежно-фиолетовое с чёрными волосками вывернутое наизнанку лоно с воткнутым в него волосатым, в палец толщиною, пестиком. Ещё грибы, тоже похожие на фаллосы, с кружевными воротниками, а на них нахлобучены протухшие тёмно-коричневые головки.
Меня до сих пор тошнит от запаха болот.
Чем меньше дорог, тем меньше дозоров. Чем хуже запах, тем меньше людей, тем меньше дозоров. Здесь никого нет. Поэтому мы здесь. Здесь приют преступников. Сюда мне и надо.
Я так стремилась сюда, что пришлось обратиться к Кёртису, которого я не видела лет десять точно, а может, и больше, и не вспоминала о его существовании, с тех пор, как мы ходили в рейд.
Лишь в горах можно чувствовать себя свободным. Здесь всегда обретались тёмные личности, у каждого встречного здесь красная метка, ну, или оранжевая, а жёлтые, зелёные и голубые не рисковали появляться здесь, появиться здесь с живой меткой означало дискредитировать себя в глазах власти и получить по возвращении новую степень опасности. Если б не это, то первый, кто организовал сюда платные экскурсии, обогатился бы. Если бы не Сопротивление.
Запах здесь — полная противоположность видам. Роскошные виды. Фиолетовое, почти чёрное небо даже днём, яркие, крупные, с кулак звёзды, с равнины таких не видно, мешает насыщенная парами атмосфера, а здесь, в горах, воздух разрежен, и свет звёзд пронзает тебе глаза и проникает прямо в душу, и насколько кругом красивые виды, настолько же здесь воняет, воняет так, что привыкнуть невозможно — из-за драконов. Вонючие твари.
Верёвочные подвесные полки окружают, лепятся к склону, правда, склон — это очень условно: он почти вертикален, по нему взбирается вверх цепочка деревянных настилов, они обматывают гору по спирали, поднимаясь к вершине. Похоже на сооружение сумасшедшего паука. Да ещё брызги в лицо. Кислые, ледяные. Справа. По стене течёт субстанция вроде рассола. Слева пропасть. Справа стена, почти вертикальная стена базальта, прочная, в ней через каждые пятнадцать метров вбиты кованые, почерневшие от времени крючья, на них, как колыбели на канатах подвешены доски. По ним ползу, качаясь, я, только бы не рванул ветер, тогда мои качели разобьются о стену, или перевернётся доска, и я полечу в пропасть.
Стены скользкие и воняют. У драконов, как у птиц, содержимое кишечника и мочевого пузыря открывается в клоаку, понятно, что у таких крупных животных помёта до фига и от него не спасают дощатые крыши над досками, как будто на стене, подвешены одна встык с другой этажерки. Я упорно ползу на четвереньках, Кёртис пока идёт как человек, но мне уже всё равно, я ползу по спирали за шагом шаг, да доской доска, поднимаюсь всё выше. За плечами у меня тяжёлый рюкзак. В нём запрещённые пятнадцать килограммов биологического материала, как у нас это называется. Но, слава богу, здесь нет патрулей. Здесь нет трупоискателей, нет газоанализаторов, которые понатыканы в городах через каждые сто метров.
