Старый самовар, любовно начищенный до блеска зубным порошком, закипал медленно, ворчливо, разбивая набухавшие на кипятильнике пузырьки о медные стенки. Ирина с любопытством разглядывала на сияющих медных боках чеканных орлов и полустертые призовые медали, пытаясь угадать, сколько самовару лет.
– Сто один год, милая, прослужил и еще столько ж прослужит, – улыбнулась Матрена, выставляя на стол печенье и колотый сахар. – Слушай, душа моя, слушай звуки нарастающей яри! Я почти век слушаю, да наслушаться не могу! – Она поправила на голове съехавший платок и вытерла уголком губы. – Веришь ли, на Святки, когда на дворе метет, а в избе самовар гудёт, себя не старой ведьмой, а юной девкой чую… Запах от сушеных трав такой чудный, густой, медвяный, как от свежего сена, а от самовара тепло золотое, как от солнышка. Только милого рядом нет… Да и забыла я, как это бывает по утру после любви грешной… Не расскажешь старухе?
– Маленькие мы еще о сексе думать, – Ирина решила, что старая ведьма уже знает об изнасиловании и убийстве ее сестры, но хочет вызнать, распутны ли сестры Затеевы… – Вы про такое намекаете, а мы с Ленкой даже ни с кем не целовались!
– Что так?! Девка ты ладная, для чего понапрасну себя хоронить? Мужская-то ласка отроковице – что первые цветы из-под снега. Нежней да ласковей не бывает! Живем-то, милочка, один раз!
Или ведьма еще и сводничеством промышляет? И за свою услугу хочет, кроме денег, попросить ее переспать с мужчиной? Интересно, с кем? И сколько пообещали старой чертовке за ночь с девственницей?
Ирина не раз слышала рассказы о том, что пермские толстосумы специально ездят по области в поисках нетронутых девушек и за право быть первым платят хорошие деньги. Она демонстративно откашлялась и четко продекламировала:
– Я отдамся только по любви. И тому, кто на мне женится. И чтобы никаких разговоров про это не было!
– Какая разница, невинна или нет! Встанешь под венец, и пересудам конец!
Ирина нервно посмотрела по сторонам, словно подыскивая повод встать и уйти, но неведомая сила удерживала ее за столом.
– Бабушка, чайник закипел! – она облегченно вздохнула, указывая на вырывавшиеся из-под крышки густые клубы пара.
– Это сейчас, милочка, люди из чайников, словно из горшков пьют. Я сама из чайника только всякую шваль потчую, – брезгливо поджала губы Матрена. – В самоваре же, Иринушка, своя стать и чин имеются. И у каждой детальки особливое имя. Вот смотри, что это, по-твоему? – старуха подставила под кран расписную чашку и осторожно открыли краник.
– Ручка для открывания крана. Что же еще?!
– Ан и нет! Не ручкой именуется, а веткой! Вот нижняя часть называется шейкой, а вверху, для выпуску пара, – душничок. Так ко всему в мире свое особливое имя приложено.
– Какая разница?! Не все ли равно, как назвать?!
– Кабы было все равно, люди б лазали в окно! Ты же, милочка, ученая, не чета мне, полуграмотной, а не понимаешь, что оттого, как вещь называется, так с ней и получается!
– Ага! Если старушку называть девочкой, так она помолодеет, а стоит девушку окрестить бабулей, так она в одночасье состарится?
– Выходит, так! – Матрена Емельяновна отлила в блюдечко из чашки ароматного настоя и подцепила узловатыми пальцами из стеклянной розетки пару кусочков колотого сахара.
– Чушь! Полная чушь!
– Чушь есть Божий душ, да вот шутка – чертова погудка…
* * *
– Бабушка Матрена, а почему ты колдуешь в клети? – Ирина боязливо следила за манипуляциями старухи, вытаскивающей грязный тряпичный плат из засыпанного куриными перьями деревянного ящика. – Разве мы не должны дождаться полуночи и затем отправиться на кладбище? Или хотя бы на перекресток. Говорят, там нечистый колдовать помогает…
– На кой ляд тебе нечистый потребовался? – Матрена стряхнула с платка прилипший пух. – Мы и без него тишком дело обставим. Все у нас, милая, как надобно обернется, сама убедишься!
Противная старуха! За тысячу рублей могла бы и своего чертушку потревожить… Или думает, раз гостья молодая да неопытная, так ее можно по-быстрому в кладовке обслужить?
Ирина досадливо прикусила губу, но возражать старой ведьме не рискнула.
– Незачем теперь погосты да распутия тревожить, – пояснила Матрена. – Нынче-то год високосный, Касьяновский. А коли на кого Касьян глянет, так порченый от сглаза мухой мрет. Оттого и тебе, невинного человека жизни лишившей, тапереча не человечьей, а змеиной поступью ходить надобно. Чтобы Касьяна зря не гневить. Разумеешь?
«Ерунда, чушь…» – попыталась успокоить себя Ирина. Но перед глазами вдруг возникло лицо сестры – худенькое, бледное, испуганно прячущееся в гробу от преследовавшего ее неизречимого ужаса.
– Ой, бабушка, что-то у меня на душе замутилось, – Ирина прислонилась к склизкой бревенчатой стене. – Пойду-ка я, пожалуй, пока мне совсем худо не стало. Не возиться же тебе со мной…
Она зажмурилась, глубоко вздохнула и, некстати улыбаясь, попятилась к спасительной двери, ведущей назад в избу.
– На первую порчу многие душой мутятся, совсем как убивцы, – кивнула старуха. – Ничего, покамест перетерпишь да малость нутром помаешься. А после согрешишь с парнем, так вмиг печаль от сердца отляжет. Через грех похоти на него твоя смурь перейдет да в нем и останется! Вишь, как легко девке вину то соскрести, а ты сумневаешься!
– Я потом, как-нибудь позже… Теперь не надо… Деньги… Вот деньги! Возьмите, ради Бога, возьмите!
– Погодь, милая! – Рука старухи оказалась неожиданно крепкой и ловкой, а пальцы проворными. – Дело начато, а что началось, по своему хотению не остановишь. И деньгами своими передо мной не тряси. Знала, что не мыло покупать идешь, а человека портить… Стало быть, сама и выискала такую злочесть!
Ирина замерла возле двери, испуганно закрыв лицо руками:
– Как же теперь быть? Я хотела лишь его наказать, заставить помучиться за сестру… Может, он и невиновен в ее смерти? Суда же не было! Почему вы говорите, что все равно мне или моему парню придется получать возмездие за его жизнь?!
– Повинен али безгрешен, об том разбор не мне чинить. Да и отвечать за чужую жизнь не я стану. Ты, девонька, доброй волей здесь оказалася, без принуждения ведьме кланялась, от своего сердца зла желала. Стало быть, не моя, твоя печаль!
Старуха обхватила гостью за талию и шепнула на ушко:
– Разве только чужую порчу на себя принять… Только тут кровью за кровь заплатить надобно… Теперь сама выбирай, в чье тело навету укладываться…
– Бабушка, неужели нельзя как-нибудь иначе? – от подступавшего ведьминского холода Ирина всхлипывала, как ребенок. – Ну, пожалуйста, придумай! Ты же на этом свете знаешь про все!
