– Бежать сломя голову, – подтвердил Павел, – Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…
Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат – лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше – только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом – чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.
– Он не хотел ложиться в нашей спальне… – шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, – Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…
– А я вообще ничего не знаю… – дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович, хотя стоит признать, дважды она мимо этой комнаты проходила – первый раз налегке, второй раз с фуксией в обнимку…
Хольгер путался в показаниях, извинялся за отказ памяти – он так испуган, потрясен. Погиб человек, на которого он трудился треть жизни… Герр полицай, безусловно, прав, он должен взять себя в руки. И снова путался в показаниях. Да, в течение драматических сорока минут он поднимался на второй этаж, он даже видел, как туда же поднималась Клара Леопольдовна, но на галерее их дороги разошлись – она пошла направо, он налево. Ах, да! – он же собирался осмотреть карниз и потолок вблизи галереи, где в дождливую погоду скапливается вода. У него есть руки, если кто не знает, он может делать ими несложную работу, чтобы не тратиться лишний раз на ремонтную фирму…
Паршивец Александр был каким-то тихим. Поразмыслив, он, видимо, пришел к мысли, что со смертью деда появляются не только неудобства, но и открываются перспективы. И что здесь перевешивает, достойно тщательного осмысления. Девица Гертруда смирно сидела рядом, сомкнув коленки – впитала инструкции. Алиби у них не было, но и каяться вроде не в чем. Из комнаты на первом этаже они не выходили, там нормальная кровать, телевизор, да и вообще… А на месте полиции они бы внимательнее присмотрелись к русским господам, что сидят с невинным видом, но явно принадлежат к одной из многочисленных русских мафиозных группировок…
Тело увезли часа в четыре пополудни. Инспектор Шмуллер настоятельно рекомендовал обитателям дома никуда не отлучаться до соответствующих распоряжений (что сделать было сложно, поскольку полицейский пост остался), на прощание пристально глянул на Вадима, извлек телефон, куда-то позвонил, еще раз одарил недобрым взором и увел из дома свою команду. Работников частной фирмы заменили невозмутимые личности в полицейской форме. Ощущение сжимающейся у горла петли усиливалось…
Фельдман лежал и неподвижно смотрел в потолок.
– Реквием сочиняешь? – невесело пошутил Вадим.
– Тихо, – пробормотал Павел, не меняя направления взгляда, – Думаю я… Нас подставить – так же элементарно, как дать в лоб Александру. Нам осталась одна забава, Вадим – упредить полицию и кое-кого еще… Давай насаживать бусинки. Нас могли убить, но решили, что лучше упечь в местную кутузку – пусть на время. Они не знают, с кем мы связаны… вернее, с кем Я связан. Это плюс… немного напоминающий минус. У таинственного недоброжелателя в доме сообщник. Возможно, невольный: компромат, страх и так далее. Мы с тобой не убивали, нет?
– Железно, – подтвердил Вадим.
– Охрана не могла – у них другие обязанности. Александра и подругу можно исключить – козлы, но им не надо, кишка тонка, все такое, и вообще они сидели в своей комнате на первом этаже и, если бы пошли наверх, их бы кто-нибудь заметил. Согласен?
– Небесспорно, – засомневался Вадим.
Фельдман покосился на него неприязненно.
– Несогласный какой. Черт…
Он опять провалился в задумчивость. Трудно было понять, что варилось в его поднаторевшем на неприятностях котле. После долгих терзаний он выбрался из кровати, начал описывать круги по комнате. Обнаружил открытую дверь, изумленно на нее уставился, шагнул наружу. Вадим машинально подался за ним…
День летел, как орда по степи. Не успели оглянуться, сумерки коснулись верхушек деревьев. По Вользенштрассе проносились машины, где-то у соседей заразительно смеялись, гортанно изъяснялись, играла музыка. Полицейский, застрявший между колоннами крыльца, изобразил запрещающий жест: нельзя отдаляться от дома.
– Пошли в стойло, – буркнул Фельдман, возвращаясь в холл, – Не будем вносить нервозность в железный немецкий порядок.
По гулкому холлу неприкаянно блуждал Хольгер. Вспыхнул светильник в форме канделябра над внушительным муляжом камина. Хольгер обернулся – крупные тени запрыгали по осунувшейся физиономии.
– Ужин в девять вечера, господа. Большая просьба не опаздывать к столу. Мы должны помянуть господина Басардина…
Впитал человек русские традиции, это правильно. Дворецкий сместился к дивану – и там загорелся торшер грибообразной формы. Сутулая тень заструилась в обход мягкой мебели. Вадим испытал сильное желание отпрыгнуть, когда дворецкий прошел мимо…
– Как он тебе? – шепнул Фельдман.
– Да так себе.
Следующим пунктом их прогулки стала кухня, откуда доносились щекочущие ароматы. На плите в закрытой сковороде томилось что-то мясное. Клара Леопольдовна в сером переднике двигалась, как пристукнутая. Она не видела гостей, стоящих за порогом. А они не видели ее глаз. Ее движения были скованы, она сновала, как зомби, между кухонными агрегатами. На тумбе для готовых продуктов стояла хлебница, прикрытая прозрачной крышкой, салатница с нарезанными овощами, поднос, на котором возвышались строгие бокалы и траурно-черная бутылка рейнского вина. Неизвестно, чем привлек Фельдмана этот поднос, но он воззрился на него, как на сокровища утонувшей Атлантиды, пришлось хватать его за локоть и уводить подальше от раздражающих запахов…
Вернувшись в холл, они обнаружили на диване Полину Юрьевну. Женщина в черном, наглухо застегнутом платье с длинными рукавами сидела, прямая, как штык, сбрасывала пепел в хрустальную пепельницу, смотрела пустыми глазами, как Хольгер сервирует стол к скромному поминальному ужину. Она была такой худой и эфемерной, что практически не отбрасывала тень.
– Нам очень жаль, Полина Юрьевна, что так случилось, – елейным голоском сказал Фельдман, – мы понимаем, как это тяжело.
– Возможно, в случившемся есть и наша вина, – не подумав, ляпнул Вадим. Фельдман пихнул его локтем в бок, очнись, какая вина? Женщина подняла сухие, выплаканные глаза. Какое-то время она молчала.
– Бросьте, молодой человек, все закономерно… Мы наивно верили, что можно изменить судьбу, решили привлечь людей со стороны. Как это тщетно. Но вы правы, невыносимо трудно терять человека, с которым прожил всю жизнь… Кто это может понять? Даже родной внук не выходит из комнаты, слов сочувствия сказать не может, у него язык не поворачивается…
Женщина отдалялась, ее окутывала туманная дымка, с запозданием он обнаружил, что Фельдман тянет его к лестнице, и он послушно семенит задним ходом.
– Не возражаете, Полина Юрьевна, мы отдохнем перед ужином у себя в комнате, – голос явно принадлежал Фельдману, – И минут через десять спустимся…
Он очнулся на галерее, за поворотом.
– Считаешь, нам нужно отдохнуть?
– Совсем скис, встряхнись, – зашипел в лицо Фельдман, – Ты убийцу искать собираешься, или пусть дядя Паша ищет? Стой на стреме, не высовывайся в холл. Если кто пойдет, громко кашляни.
– Ты куда? – очнулся Вадим.
– На кудыкину гору, – обозлился Павел, – Хочу осмотреть место преступления – незамутненным, так сказать, оком.
– Но там же печать…
– Да плевал я на печать! Стой здесь, если что, сигнализируй…
