в истерику, он дергал и тянул изо всех сил, что у него остались, но усики крепко держали его.
Чем больше силы он прилагал к этому, тем больше казалось, что его кожа отслаивается, как будто щупальца глубоко вросли в кости его руки. Тем не менее, он дергал и дергал рукой, и огромное количество лиан появилось из стены, которая, казалось, была заражена ими.
Он взял ракету и приставил к ним горящий конец.
Щупальца попытались отстраниться от жара, но затем обуглились, засохли и почернели, отпав от его руки. Остальные начали почти со злостью отталкиваться от стены, свернувшись штопором.
Кенни не стал ждать, чтобы увидеть, что они собираются сделать. Он убежал с сигнальной ракетой в одной руке и пистолетом в другой.
Годфри все еще был в сознании, но не полностью, колеблясь в тумане забытья между сном и реальностью. Он стал частью материнского организма, слившись с ней, но его разум, казалось, плыл сквозь нее, осознавая свои мысли и каким-то образом сохраняя своего рода индивидуальность. Быть частью нее было откровением. Ее химия была совершенно чуждой тому, к чему он привык, поэтому он преодолевал пики эйфории и падал в темные бездны. Она внесла изменения, медленно отлучая его от груди и делая его частью чего-то намного большего, чем он сам, наполняя его собой и позволяя ему испытать галлюцинаторное наслаждение от самой себя.
Прелесть этого заключалась в отсутствии ненависти или гнева.
Это были чисто первобытные реакции на огорчения и разочарования и вещи, которые нельзя было контролировать или предвидеть. В материнском организме не было отрицательных эмоций. Для нее это были непрактичные и непонятные вещи. Так что, хотя объединение с ней было болезненным – это была вина самого Годфри, потому что он сопротивлялся – теперь он наслаждался этим.
Он стал новой звездой внутри нее, бушующим облаком заряженной пыли, которое пронеслось по миру, сжигая все на своем пути и воспламеняясь, будучи раскаленным добела, и преодолевая невероятные расстояния в пространстве и времени. Он выдохнул опаляющие грибовидные облака и завизжал цветами. Мир принадлежал ему, и он пожирал его, сея разруху и опустошение и уничтожая суетящиеся человеческие массы обжигающим жаром.
Мир опустел.
В нем ничего не осталось.
Он засеял его собой и наблюдал, как остывающие глиняные останки человечества превращаются в новый, улучшенный вид, растущий на обломках старого, и поднимают шляпки, как грибы, к звездам наверху, купаясь в чистом свете мерцающих драгоценных камней наверху.
И последний разумный клочок мозга в его затылке точно знал одно: он окончательно сошел с ума.
Сырость.
Стук капель.
Боль.
Онемение.
Это было то, что Чипни чувствовал уже некоторое время, пока приходил в себя и снова отключался. Он не знал, когда спал, а когда бодрствовал. Но теперь, когда он сконцентрировался, сосредоточился, заставил свой мозг выбраться из трясины обморока, он вспомнил все. Свет. Свежий воздух. Затем он упал в лужу с бурлящей водой, которая отбросила его на камни и каменные стены, а затем его выбросило на мутную поверхность с капающей водой.
Он был не один.
Он знал, что в этой могильной черноте есть еще кто-то. Он слышал тихое урчание. Сдавленный, болезненный звук туберкулезных легких, всасывающих влажный густой воздух.
Он попытался двинуться с места, но не смог.
Он ничего не чувствовал ниже талии, только ужасную резиновую пустоту. Парализован. Да, с маниакальной, нарастающей истерией он понял, что беспомощен.
Но он был не один.
Тот другой придвинулся к нему, прижал к нему свою мягкую грибковую массу, и он двинулся рассудком от его прикосновения, его давления, его близости... ибо его плоть была похожа на плоть гриба, раздутую и теплую. Отвисшие груди коснулись его лица, и он понял, что это женщина. Он чувствовал, как в этих тяжелых сосках извиваются личинки.
Его рука нащупала тактический жилет и вытащила сигнальную ракету.
Он должен был увидеть.
Он должен был прогнать ее.
Он должен был убрать от себя этот ужас.
Ракета вспыхнула, и ее свет заставил его закрыть глаза, но он успел увидеть то, что нависало над ним: опухшее лицо с пузырящимися розовыми грибами, мухи, покрывающие его, кости, выступающие из грибовидной шкуры. В ней было мало человеческого. На ее лице не было глаз и носа, это была просто помятая, сморщенная пропасть, похожая на вентиляционное отверстие, которое всасывает воздух, открываясь и закрываясь.
Это то, что он увидел в свете сигнальной ракеты, прежде чем она сбила ее огромной мясистой рукой из чистой блестящей ткани. Ее пальцы представляли собой планки, под кожей были фиолетовые и черные вены, похожие на провода.
Потом свет погас.
Он начал кричать, когда она начала нянчиться с ним, облизывая его грубым и узким языком, очищая его раны своими выделениями, собирая паразитов с его волос. Она ворковала странным, пронзительным звуком, от которого он весь покрылся мурашками.
Он думал, что она убьет его, сожрет его.
Но когда ее волосы упали на него, как гниющие водоросли, и этот сочащийся, сморщенный рот нашел его собственный, он понял, что она не причинит ему вреда.
И он убедился в этом, когда она сунула ему между губ что-то, что сорвала с собственного тела. Он попытался сплюнуть. Но она не позволила. Она хотела, чтобы он поел. Он не знал, что это такое, но его текстура была мягкой и отвратительной... затем его язык почувствовал его тонкий, почти ореховый вкус, и он обнаружил, что кусает его. Сок, который наполнил его рот, был сладким, кисловатым и почти шипучим... и он струился, наполняя его тело химическим фейерверком.
Она издала хриплый, влажный звук.
Но он понял.
- Да, - сказал он, и все внутри него начало порхать. - Это... это очень хорошо.
Кенни наткнулся на огромный грот, похожий на большую трубу, сделанную из грибка. Вода была покрыта переливающейся плесенью, которая ярко переливалась оттенками пурпурного и
