погрустнел Мэтью.
Ты же знаешь, что не получится прятаться вечно. Брайд, ты ведь понимаешь, что всему приходит конец.
Лицо Брайда застыло в напряжении.
– Он разговаривает с тобой! – воскликнул Мэтью. – Почему он заговорил с тобой сейчас?
Мэтью, ты слушаешь? Брайд, ты меня слышишь? Мэтью, есть другой выход. Брайд, это единственный путь. Мэтью, найди меня. Брайд, ты знаешь, как это сделать. Мэтью, разве ты не хочешь большего? Брайд, разве ты не мечтаешь освободиться от него?
Мэтью не успевал записывать.
– Почему он так много болтает?
Наклонившись вперед, мужчина провел пальцами под ухом Мэтью. Вздохнув, он изучил пятно ночной грязи на своей коже. Такая же черная жидкость сочилась из уголка глаза Брайда.
Он сказал:
– Потому что теперь он знает, что мы слушаем.
Фарух-Лейн горела и терзалась.
Ей нужно было действовать, но никаких действий не предпринималось. В прошлый раз, когда Натан убил их родителей, она взяла в руки оружие и присоединилась к Модераторам, чтобы попытаться все исправить. Теперь же никаких Модераторов не существовало. А местные правоохранительные органы не собирались строить столь же грандиозные планы, хотя и были заинтересованы в поимке Натана не меньше Модераторов.
Да, Натан оставался номером один на повестке их дня; да, они ознакомились с докладной запиской, в которой сказано, что человека, ликвидированного в Ирландии под именем Натана, ошибочно идентифицировали; да, сообщите, если он с вами свяжется, и если вспомните что-нибудь важное, что сможет помочь розыску; нет, вы больше ничем не можете посодействовать расследованию.
Разумеется, она ничем не могла помочь.
Фарух-Лейн следовала велению своего сердца, а оно, как выяснилось, не самый надежный ориентир.
Только две вещи Кармен знала наверняка: Натан сделает это снова. И все это происходит из-за нее.
Бомба в Медфорде взорвалась буквально через пару минут после того, как она покинула хранилище, почти сразу после признания Локка в том, что ими руководил кто-то другой. Словно это открытие вызвало дух Натана. Гораздо вероятнее, что он следил за ней… но как долго?
Ее не оставляла жуткая мысль, что все это время Натан хранился рядом с Модераторами. Она просто не заметила, что он лежит в темноте на полу и молча ее поджидает.
Она снова и снова прокручивала в голове события на складе, пытаясь найти зацепку, которая подтолкнула бы ее к следующему шагу. И только спустя несколько дней, посреди ночи, вдруг вспомнила, что совершенно упустила из виду еще одну пару глаз: Хеннесси. Ну, конечно, с ней была Хеннесси! Не исключено, что она тоже в этом замешана. Все возможно. Абсолютно все! В глубине души Фарух-Лейн понимала, что лает не на то дерево, но уже не могла остановиться, не могла перестать искать повод для действий, искать пункт, который можно вычеркнуть из списка, и лицо, в которое можно выстрелить. Если она сейчас ничего не предпримет, внутри ее случится что-то ужасное. Она чувствовала это.
Поэтому Кармен вскочила с кровати и спустилась в подвал, чтобы учинить допрос.
К ее удивлению, Хеннесси убрала за собой бардак, оставшийся после ее истерики, но заменила эту напасть новым бедствием: стихийным нашествием холстов, эскизов, палитр с красками, обернутых полиэтиленовой пленкой, и диванных подушек, уложенных в виде уютного гнездышка для сна. Но, в отличие от результатов ее истерики, в этом беспорядке явно прослеживалась система. Он занимал все пространство, не лишая его рабочего места.
В данный момент Хеннесси стояла под яркими лампами, работая над автопортретом. Картина представляла собой причудливое, забавное произведение искусства. Длинные переплетенные линии, вытянутые и кривые, образовывали умышленно искаженную фигуру. Не упыря Хеннесси, а смешливой девушки, которой она порой бывала.
Рядом на рабочем столе стояла клетка для хомяка, в которой, ритмично постукивая золотым хвостом по пластику, бегала в колесе присненная мышь. Что-то в подвале излучало достаточно силовой энергии, чтобы не дать ей заснуть.
Фарух-Лейн без обиняков спросила:
– Как Натан узнал, что мы на складе? Там никого не было, кроме нас с тобой.
Хеннесси, стоявшая к ней спиной, ответила, не потрудившись отвести взгляд от портрета:
– И всех Модераторов.
– Они спали. С нами разговаривал Локк. Значит, остаемся только ты и я.
Царап, царап, царап. Хеннесси растушевала тени под глазами.
– Безусловно.
– Мы бы наверняка услышали, если бы на склад вошел кто-то посторонний.
– Итак, ты пришла к выводу, что это сделала я? – сказала Хеннесси. Ее голос звучал беззаботно. Она продолжала рисовать. – Тогда, полагаю, делай то, что должна.
Фарух-Лейн понимала, что ведет себя неразумно, и знала, что Хеннесси тоже это понимает, и от того чувствовала себя еще более неразумной. Обычно в такие моменты начинала звучать опера.
И тут она заметила знакомую ткань, небрежно брошенную на край стола и перепачканную красной краской.
– Это моя блузка?
Царап, царап, царап. Хеннесси прорисовывала татуировки на шее героини портрета.
– Она валялась на полу.
– Наверное, выпала из сушилки!
– Я верю в правило десяти секунд: если что-то упало на пол и пролежало там больше десяти секунд, можно смело это выбрасывать. Кстати, она все еще пахла тобой.
Блузка выглядела испорченной, но Фарух-Лейн из принципа подошла и схватила ее. Однако, возвращаясь на место, она замедлила шаг. Из тени на противоположной стене на нее смотрел массивный портрет Фарух-Лейн. Хеннесси его закончила.
Кармен не смогла удержаться и не взглянуть поближе. Это казалось невозможным, но с тех пор, как она видела портрет в последний раз, он стал еще лучше. Ее глаза – ошеломительные, светящиеся жизнью, влажные, мерцающие, смотрели на нее с холста. Волосы выглядели осязаемыми и блестящими.
И выражение лица. Это все еще была Фарух-Лейн, но лучше. Теперь ее портретная версия не просто бездушно пылала. Она горела целеустремленно, уверенно, преданно, честно, неумолимо, мощно. Могущественно. Фарух-Лейн никогда не обладала могуществом.
По-прежнему царапая холст, Хеннесси непринужденно продолжила:
– Помнишь того Зета, которого вы с парнями пристрелили в Пенсильвании, ее звали Рианнон Мартин? Ей снились зеркала. Только они. Она ни разу не приснила ничего другого. Ничего, что могло бы привести к концу света, но как ты, наверное, заметила, для Модов это не имело значения. Она редко грезила; на каждую вещицу у нее уходили годы. Что касается этих зеркал, они были такими замечательными. Представляешь? Им нравились люди. Говорят, что зеркала не лгут, так вот эти тоже не лгали, они просто были чертовски милыми. По-другому не скажешь. Они показывали черты, которые ты в себе любишь, выделяя их на фоне того, что тебе в себе не нравится.
Хеннесси говорила о портрете, Фарух-Лейн это
