пять или десять, затем Хейс поднялся по лестнице, ожидая увидеть что-то, что высосет его разум. Но там ничего не было, совсем ничего. Остальные тоже поднялись, и никто из них не заметил этих странных, лопатообразных отпечатков на снегу.
Дул сильный ветер и валил снег, когда они забрались в "Снежного Кота" и Хейс завел его. Он развернулся и протаранил несколько сугробов. Катчен смотрел в зеркало заднего вида, видя, как в метели появляются и исчезают вещи, которые он не хотел комментировать.
"Просто веди, - сказал он, когда Хейс спросил его, - ради Христа, вытащи нас отсюда..."
В дни, последовавшие за успешным исследованием озера Вордог, профессор Гандри пожалел, что не остался в Калифорнийском технологическом институте работать над своими гляциологическими моделями. Желая никогда не приезжать в Антарктиду и не открывать ящик Пандоры, чтобы хорошенько рассмотреть, что находится внутри. Хотя это не имело абсолютно никакого научного смысла, теперь он знал, что есть вещи, которые человеку лучше не видеть и не знать. Вещи, которые могли проникнуть внутрь человека, отпирая старые двери и вытаскивая первобытные скелеты из трухлявых чуланов, заставляя его чувствовать и вспоминать вещи, которые могли отравить его окончательно.
Гандри больше не был тем человеком, которого Хейс знал, пусть и недолго.
Он больше не был сгустком нервной энергии, неиссякаемого рвения и амбиций. Больше не был вечным двигателем, который, казалось, двигался во всех направлениях одновременно, постоянно думая, испытывая эмоции и реагируя. Нет, теперь это был измученный, потрёпанный мужчина лет шестидесяти с лишним, у которого кровь стыла в жилах и который чувствовал, как тяжесть и притяжение каждого из этих лет тянули его вниз, сжимали, раздавливали. Его разум был подобен какой-то невероятно редкой и трагической орхидее, чьи лепестки больше не искали тропического тумана и солнечного тепла, а сложились и увяли, втянулись и искали темные, сырые глубины погребов и подвалов. Заросшие паутиной, влажные, гниющие места, где душа могла тайком уйти в мульчу и грибок. В Гандри были такие места, щели и заплесневелые углы, где он мог потерять себя.
Вдали от любопытных глаз и вопрошающих языков человек мог взглянуть в лицо правде о том, кем и чем он был, о конечной судьбе своей расы. Это были тяжелые, ранящие душу проблемы, которые сокрушили бы любого человека так же, как они сокрушили Гандри.
Гандри был южанином.
Он был родом из Библейского пояса [37], а его старик был кем-то вроде проповедника-мирянина [38]. Когда он не выращивал сахарную свеклу, дыни и сладкую кукурузу, Гандри-старший проповедовал на окружных ярмарках и карнавальных балаганах. У него не было земного терпения к таким высшим сферам мысли, как органическая эволюция и космическое зарождение. Он верил тому, чему учила Библия, и был счастлив в этих узких рамках.
Гандри всегда считал отца невежественным и ограниченным, мухой, застрявшей в янтаре, человеком, постоянно отрицающим то, что наука и технология медленно разъедают основы консервативных верований и традиций. По мнению Гандри, наука и просвещение были единственным истинным лекарством от мрачных веков религиозного фанатизма и лицемерия.
Но теперь, спустя много лет, Гандри наконец понял своего отца.
Хотя он не мог искренне верить в какого-то невидимого мифического бога, теперь он мог понимать религию. Он мог понять, что это было защитное одеяло, накинутое людьми на себя. Возможно, под одеялом было темно и тесно, и нельзя было видеть дальше нескольких дюймов ни в каком направлении, но там было безопасно. Бог создал Небо и Землю, и в этом было спокойствие, не так ли? Это было просто и обнадеживающе. И если религия действительно была защищающим одеялом, то наука была холодной рукой, которая сдернула его, показав человеку его полную ничтожность в более великой схеме вещей, правду о его происхождении и судьбе. Те самые вещи, от которых человек на протяжении многих тысячелетий пытался уйти, забыть. Клетка, из которой он медленно освободился, и, даже если свеча истины все еще горела в глубине его существа, если он не смотрел на нее, то ее не существовало. Но теперь человека бросили обратно в клетку, и дверь захлопнулась у него перед носом. И правда, настоящая правда о том, кем и чем был человек и откуда он пришел, смотрела ему прямо в глаза.
И, помня об этом, Гандри теперь знал, что просвещение - лампа, которая сожжёт человеческие души дотла, а истина - зверь, который сожрёт его и проглотит заживо.
Ибо если бы те существа внизу в озере добились своего, люди никогда бы больше не стали людьми, а были бы всего лишь придатками холодного и космического разума улья, как это было задумано с самого начала.
Мысль об этом ужаснула Гандри.
Это потрясло его до самых корней и наполнило душу ядом. Все эти годы, все эти тысячи и тысячи лет человек бежал от своего происхождения. И теперь мир был готов к событию, которое бросит его обратно в эти самые объятия. Культура, общество, философия, религия, поэзия, искусство, музыка... все это стало бы бессмысленным под пылающим, властным взглядом этого ужасного инопланетного разума.
Было в этом что-то очень обидное и даже непристойное.
На очень позднем этапе жизни Гандри, наконец, принял изолированные учения организованной религии и пришел к принятию, что да, в Эдеме действительно существовал змей... и он пришёл с другой звезды.
Гандри сидел в старой комнате для отбора проб керна, подперев голову руками, и скулил, оплакивая могилу человечества.
Иисус, о Господь, если Ты существуешь, останови это, останови Их, пока не стало слишком поздно. Прежде чем все, чем мы являемся, потеряется в Их памяти, поглощённое ею.
На буровой вышке уже несколько дней никого не было.
О, они знали, что было найдено в озере, и главным образом потому, что Хейс болтал об этом, но они предпочли оставить это в покое. Даже ученые не просили показать видео. И разве это не было интересно? Да, но ничего удивительного в том, что произошло. Человечество совершило полный круг, и все это почувствовали, и это напугало их до усрачки.
Напуганы? Гандри задумался. Они думают, что на территории комплекса
