Ей почти удалось догнать брата, когда она краем глаза заметила какое-то копошенье у тела. Повернула голову – на бежевом боку мертвого оленя зияла рваная рана, малиновая дыра, а возле нее роились не то невиданно упитанные мухи – она никогда не видела таких больших насекомых, – не то какие-то странные птицы с дребезжащими прозрачными крыльями.
Мальчик заметил, что сестра замерла, подбежал к ней и тоже увидел это копошенье, и рот его от удивления раскрылся. Они лица к ране придвинули – все-таки оба были еще совсем детьми, и любопытство их было куда сильнее чувства самосохранения.
Одна из «птиц» повернула голову на шум, и они вдруг увидели, что это крошечная девочка с прехорошеньким бледным личиком и глазами чуть навыкате – огромными, как у стрекозы. Руки у нее были длинные, бледные до прозрачности и по локоть в запекшейся крови перепачканы. Брату и сестре сначала показалось, что у нее губы ярко накрашены, но потом пригляделись и поняли – тоже кровь.
Тело у маленькой феи было белое, крошечные грудки увенчаны алыми сосочками, только живот уродливый – круглый и сильно вперед выступающий. И сначала обоим показалось, что он красный, но потом поняли – кожа на животе совсем тонкая, прозрачная, просто набит он кровавыми сгустками и пережеванным сырым мясом. Возле раны роилось, должно быть, с десяток таких девочек, и все они запускали в кровавую расщелину руки, отрывали от мертвой плоти маленькие кусочки еще теплого мяса, отправляли их в рот, и крошечные их челюсти ходили взад-вперед быстро-быстро, как жернова кукольной мельницы.
Первой сестра опомнилась.
– Пойдем! Бежим скорее отсюда!
А брат ее продолжал смотреть, как загипнотизированный. Девочка его за руку схватила, дернула, побежала, и он какое-то время по земле за ней волочился, а потом опомнился, на ноги встал. Они сами не помнили, как из леса выбежали. Все их окружили – мол, почему вы так испуганы, почему бледны. Но истории про фей, которые на болоте живут и падалью питаются, не поверил никто.
* * *
Как большинство свободолюбцев Яна мечтала о жизни яркой и сложносочиненной. Чтобы яркими были декорации, а сложносочиненными – чувства. Вот у одной из ее школьных приятельниц, Лели, мать была художницей, и у нее была небольшая мастерская в мансарде старого дома в одном из басманных переулочков. Ох, что это была за мама – стрижка как у Мирей Матье, бусы из тяжелых камней, вытатуированный дракон на щиколотке и личная жизнь, в которой она сама путалась.
Первый муж, второй, третий, четвертый, куча любовников, и все дружат между собою, и все ее обожают. И ее картины купил какой-то европейский то ли граф, то ли барон, и на эти деньги мать Лели могла купить квартиру в Москве, но вместо этого спустила их на путешествие в неведомые дали.
Потом от нее приходили письма из таких далеких уголков света, о которых среднестатистическому человеку не придет в голову даже мечтать. То она писала, как лизнула ядовитую лягушку у берега Амазонки – это был ритуал, которым руководил один из самых известных местных шаманов. Лягушка та, когда боится, яд парализующий выделяет – мелкий хищник, на нее покусившийся, умирает сразу, а вот у человека, который ее пупырчатую теплую кожицу лизнет, случаются видения. Может быть, и в Европе такие лягушки когда-то водились. Откуда-то появился же всем известный сказочный сюжет с метаморфозой. И еще была история некогда известная, но за давностью лет испарившаяся из памяти – Яна о ней в какой-то книге читала.
Это случилось в шотландском городке Норт-Бервик в конце шестнадцатого века – сотни людей были казнены по обвинению в колдовстве. Самые разные люди, от прачек до графов, и была среди них женщина по имени Агнесс. Она была уже немолода и прекрасно образованна, и допрашивал ее сам король. Ну а как в то время допрашивали – пальцы тисками дробили, да тело булавками кололи в поисках дьявольского клейма. И вот эта Агнесс призналась, что изловила на болотах жабу черную, подвесила ее на три дня, и яд, с нее стекающий, в устричную раковину весь собрала. Выпьешь такое зелье – и сразу улетаешь к самому Дьяволу на пир.
Неспроста же такие слухи ходили.
Впрочем, мать Лели после Бразилии отправилась не на шабаш, а на Южный полюс – мечта у нее, оказывается, была, королевских пингвинов в живой природе увидеть. Кучу денег потратила, чуть кончик носа не отморозила, а пингвин на нее в итоге напал, потому что она подошла к самцу, высиживающему яйцо. У королевских пингвинов стеречь яйца остаются самцы, самки же уходят добывать пищу.
Вот о такой жизни мечтала Яна. Только вот… Мать Лели была художницей, успешной, ее картины продавались на аукционах, у нее были персональные выставки, ее имя было на слуху, да и сама Леля с первого раза поступила в Суриковку по ее следам, хоть не была и вполовину так талантлива, как мать. А Яна что… Не то чтобы талантов особенных, но нет даже мыслей о том, чем она заниматься хочет. Бравирующая неудачница. И все говорят – самое начало жизни, лучший возраст, бла-бла-бла.
Сидит Яна на подоконнике, покуривает в форточку и мысли мрачные лелеет.
Вдруг видит – старуха-соседка по двору идет, калитку отворяет, и по тропе, через поле, к лесу спешит. Что забыла она там, в такой час? Волосы белые, жесткие, по спине раскиданы. Яна тихонько спрыгнула с подоконника в палисад, и крадучись, как кот, пошла за Марфой. Пришлось большую дистанцию держать, метров сто, не меньше – иначе бы старуха ее приметила. В поле особо не укроешься. Хорошо, что на Марфе светлое платье было, и ее фигурка мелькала впереди, как купальский огонек.
Чутье у Марфы было звериное, и один раз она все же насторожилась – остановилась, носом повела, принюхиваясь. Яна на корточки быстро села и спряталась в высокой траве.
У самой кромки леса Яна остановилась нерешительно. Старуху укрыла тень деревьев несколько минут назад – как будто бы лес съел ее, растворил без следа. Дальше можно было только самой идти, на ощупь. И сознание Яны словно раздвоилось – одна часть звала ее за собой, вперед, туда, где влажный сумрак, сплетенные в вечных молчаливых объятиях стволы и гнилые топи. Другой же части было страшно. Лес пока молчит, но Яна ведь точно знала – скоро начнется это. Сможет ли она оставаться стойкой, когда вокруг стонут, плачут и воют. Сможет ли взглянуть в лицо тому, кто прячется в этом лесу? Как будто бы ледяной кулак ей кишки крутить начал.
Лес был таким тихим и мертвенным, высокие ели, как атланты, держали на вытянутых темных лапах низкие облака, тьма такая, что собственных ступней не разглядишь.
– Пришла все-таки, – голос раздался совсем рядом, и это было так неожиданно, что Яна всем телом вздрогнула, как лошадь, которую овод ужалил.
