— Обливай меня своим сарказмом, Ральф. Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь, понял меня? Держись подальше.
Раздался щелчок, и Эд пропал. Ральф долго смотрел на телефонную трубку в своей руке, а потом медленно повесил ее.
«Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь».
Да, а почему бы и нет? У него полным-полно своих дел.
Ральф медленно прошел в кухню, засунул ужин (филе пикши, между прочим) в духовку и попытался выкинуть из головы протесты против абортов, ауры, Эда Дипно и Малинового короля.
Это оказалось легче, чем он ожидал.
1
Лето ускользнуло, как это бывает в штате Мэн, почти незаметно. Ранние пробуждения Ральфа продолжались, и к тому времени, когда краски осени начали мелькать в деревьях на Харрис-авеню, он уже раскрывал глаза около двух пятнадцати каждое утро. Это было погано, но впереди маячил назначенный ему визит к Джеймсу Рою Хонгу, а то дикое шоу фейерверков, с которым он столкнулся после своей первой встречи с Джо Уайзером, больше не повторялось. Эпизодически появлялись искорки вокруг краев различных предметов, но Ральф обнаружил, что, стоит ему зажмуриться и досчитать до пяти, искорки исчезали, когда он снова открывал глаза.
Ну… как правило, исчезали.
Речь Сюзан Дэй была назначена на пятницу, восьмое октября, и, пока сентябрь шел к своему законному финалу протесты и публичные дебаты относительно добровольных абортов становились все напряженнее и яростнее и все острее фокусировались на ее появлении. Ральф много раз видел Эда в новостях по телевизору, иногда в компании Дэна Дальтона, но все чаще одного, говорящего быстро, убедительно, и нередко в его взгляде и в интонациях чувствовалась ирония.
Он нравился публике, и ряды «Друзей жизни» пополнялись так интенсивно, как «Хлеб насущный» — их политический прародитель — мог только мечтать. Сборищ с швырянием кукол больше не было, равно как и прочих агрессивных демонстраций, зато устраивались многочисленные марши протеста и протеста против протеста, в изобилии звучали личные оскорбления, спорщики потрясали кулаками и засыпали редактора «Дерри ньюс» гневными письмами. Священники грозили проклятием, учителя твердили об умеренности и терпимости; с полдюжины молодых женщин, называющих себя «Веселые лесбийские крошки за Иисуса», были арестованы за марш перед первой баптистской церковью Дерри с плакатами, гласившими: УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕГО ТЕЛА! «Дерри ньюс» напечатала высказывание одного полицейского, пожелавшего остаться неизвестным, заявившего, что он надеется, что Сюзан Дэй подцепит грипп или еще что-нибудь и будет вынуждена отменить свой приезд.
Ральф больше не получал известий от Эда, но двадцать первого сентября пришла открытка от Элен с четырнадцатью ликующими словами: Уррра, я нашла работу! Публичная библиотека Дерри! Приступаю через месяц! Скоро увидимся. Ваша Элен.
Испытывая самую большую радость с тех пор, как Элен звонила из больницы, Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку Макговерну, но дверь в квартиру внизу была закрыта и заперта.
Тогда, может быть, сходить к Лоис… Только Лоис, наверное, тоже ушла, поехала на свои карточные посиделки, а может, в центр — купить шерсти для вязания нового афганского ковра.
Беззлобно ворча и размышляя о том, как люди, с которыми больше всего хочется поделиться хорошими новостями, вечно где-то шляются, когда тебя буквально распирает, Ральф побрел к Страуфорд-парку. И там он отыскал Билла Макговерна; он сидел на скамейке возле поля для игры в мяч и плакал.
2
Плакал — пожалуй, слишком сильно сказано; быть может, лучше было бы сказать расхныкался. Из его узловатого кулака выглядывал краешек носового платка. Макговерн сидел на скамейке и наблюдал, как мамаша с маленьким сыном катают мяч вдоль первой основной черты ромбовидного поля, на котором два дня назад закончилось последнее большое событие сезона — чемпионат города по бейсболу.
То и дело он поднимал кулак с зажатым в нем носовым платком к лицу и промокал им глаза. Ральф, который никогда не видел Макговерна плачущим — даже на похоронах Кэролайн, — несколько мгновений потоптался возле площадки, прикидывая, подойти ли к Биллу или просто пойти обратно той же дорогой, какой он пришел сюда.
В конце концов он набрался мужества, подошел к скамейке и сказал:
— Салют, Билл.
Макговерн поднял на него глаза — красные, влажные и слегка смущенные, — снова вытер их и попытался выдавить улыбку:
— Привет, Ральф. Я тут распустил нюни. Извини.
— Все нормально, — сказал Ральф, садясь на скамейку. — Со мной тоже случается. В чем дело?
Макговерн пожал плечами и снова утер глаза.
— Ничего особенного. Переживаю эффект парадокса, только и всего.
— Что это за парадокс?
— Одного из моих самых старых друзей навестила удача. Это он когда-то впервые пригласил меня на должность преподавателя. Он умирает.
Ральф удивленно поднял брови. Но ничего не сказал.
— Он подцепил пневмонию. Его племянница, наверное, не сегодня-завтра перевезет его в больницу, и его подключат к кислородной подушке, по крайней мере на время, но он почти наверняка умрет. Я отпраздную его смерть, когда она настанет, и, полагаю, это главное, что вгоняет меня в самую говенную депрессию. — Макговерн помолчал. — Ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю, да?
— Да, — сказал Ральф. — Но это нормально.
Макговерн заглянул ему в глаза, на мгновение опустил свои, потом кинул еще один удивленный взгляд на его лицо и шмыгнул носом. Звук получился хриплым и слезливым, но тем не менее Ральфу показалось, что это настоящий смешок, и он рискнул слабо улыбнуться в ответ и спросить:
— Я сказал что-нибудь смешное?
— Нет, — ответил Макговерн и легонько хлопнул его по плечу. — Я просто смотрел на твое лицо, такое честное и серьезное — ты и вправду словно открытая книга, Ральф, — и думал о том, как сильно я люблю тебя. Иногда мне даже хочется быть тобой.
— Только не в три часа утра, — тихо произнес Ральф.
Макговерн вздохнул и кивнул:
— Бессонница?
— Точно. Бессонница.
— Прости, что я засмеялся, просто…
— Не за что извиняться, Билл.
— …просто поверь мне, если я скажу, что это был смех восхищения.
— Кто этот твой друг и почему это удача, что он умирает? — спросил Ральф. Он уже догадывался, что лежит в основе парадокса Макговерна; он был не таким уж добросердечным глупцом, каким порой, кажется, считал его Билл.
