Макговерн вновь прикоснулся носовым платком к глазам, но Ральфу показалось, что на этот раз жест вышел несколько театральным.
— За двадцать три года до того, как я ушел преподавать в Общественный колледж Дерри, Боб обучил меня всему, что я знаю о преподавании истории и о шахматах. Он замечательно играл… Он наверняка подкинул бы этому хвастуну Фэю Чапину такую косточку, которую тот долго не мог бы разгрызть, можешь мне поверить. Я победил его только раз, и это случилось уже после того, как начала сказываться болезнь Альцгеймера[29]. После этого я никогда больше с ним не играл… И еще кое-что. Он никогда не забывал анекдоты. Никогда не забывал дни рождения и юбилеи близких ему людей — открыток он не посылал и подарков не дарил но всегда поздравлял и желал всего самого лучшего, и никто никогда не сомневался в его искренности. Он опубликовал около шестидесяти статей о преподавании истории и о Гражданской войне — он на Гражданской войне специализировался. В 67-м и 68-м он написал книгу под названием «Позже, тем летом» — о том, что происходило в месяцы, последовавшие за Геттисбергом[30]. Десять лет назад он дал мне почитать рукопись, и я до сих пор считаю ее лучшей книгой о Гражданской войне из всех, что я когда-либо читал. Может быть, только роман «Ангелы-убийцы» Майкла Шаары можно с ней сравнить. Однако Боб и слышать не хотел о ее публикации. Когда я спрашивал почему, он говорил, что я лучше других должен понимать причины.
Макговерн сделал короткую паузу, глядя в парк, наполненный зеленовато-золотистым светом и черными переплетениями теней, которые шевелились и вздрагивали с каждым вздохом ветерка.
— Он говорил, что боится выставлять себя напоказ.
— Да, — сказал Ральф. — Я понимаю.
— Вот что, быть может, охарактеризует его лучше всего: он обычно заполнял большой кроссворд в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс» сразу чернилами. Однажды я поддел его этим — обвинил его в излишней самоуверенности. Он ухмыльнулся и сказал: «Есть большая разница между гордыней и оптимизмом, Билл. Я оптимист, только и всего». Словом, ты усек картину. Добрый человек, хороший учитель, блестящий ум. Его специальностью была Гражданская война, а теперь он даже не знает, что вообще такое — гражданская война. Не говоря уже о том, кто победил в нашей. Черт, он даже не знает, как его зовут, и скоро, в какой-то момент — честно говоря, чем скорее, тем лучше, — он умрет, понятия не имея, что вообще жил на свете.
Мужчина средних лет в майке с эмблемой университета штата Мэн и разодранных джинсах, волоча ноги, тащился через игровую площадку, неся под мышкой смятый бумажный пакет. Он остановился возле стойки закусочной в надежде отыскать одну-две пустые бутылки в мусорной корзине. Когда он нагнулся, Ральф увидел окутывающий его зеленый «конверт» и светло-зеленый «воздушный шарик», который, раскачиваясь, поднимался от его макушки. И вдруг он ощутил себя слишком усталым, чтобы закрывать глаза; слишком усталым, чтобы усилием воли прогонять это.
Он повернулся к Макговерну и сказал:
— С прошлого месяца я вижу такие штуковины, которые…
— Наверное, я горюю, — сказал Макговерн, снова театрально утерев глаза, — хотя сам не знаю, о Бобе или о себе. Смешно, правда? Но если бы ты мог видеть, каким умницей он был в те дни… каким чертовски смышленым…
— Билл? Видишь того парня возле стойки? Того, что роется в мусорной корзине? Я вижу…
— Да, такие ребята теперь здесь повсюду, — сказал Макговерн, окинув алкаша (который отыскал две пустые бутылки из-под «Будвайзера» и засунул их в свой пакет) беглым взглядом, прежде чем снова повернуться к Ральфу. — Ненавижу быть старым — думаю, может, все на самом деле сводится к этому. Я имею в виду большой срок.
Алкаш, согнув колени и шаркая ногами, приблизился к их скамейке; ветерок возвестил о его приближении запахом отнюдь не высококачественной кожи. Его аура — веселого насыщенного зеленого цвета, напомнившего Ральфу украшения в День святого Патрика[31], — странным образом подходила к его угодливой позе и болезненной ухмылке.
— Привет, ребята! Как дела?
— Бывало лучше, — сказал Макговерн, саркастически приподняв бровь, — и надеюсь, будет снова лучше, как только ты уберешься отсюда.
Алкаш неуверенно глянул на Макговерна, по-видимому, решил, что тут ему не светит, и перевел взгляд на Ральфа:
— Не найдется у вас лишней мелочишки, мистер? Мне нужно попасть в Декстер. Мой дядюшка вытащил меня отсюда, из приюта на Нейболт-стрит, сказал, что я могу снова получить свою прежнюю работу на фабрике, но только если я…
— Убирайся отсюда, козел, — буркнул Макговерн.
Алкаш кинул на него быстрый тревожный взгляд, а потом снова уставился своими карими, налитыми кровью глазами на Ральфа:
— Знаете, это неплохая работенка. Я мог бы снова получить ее, но только если доберусь туда сегодня. Тут есть автобус…
Ральф полез в карман, нашел четвертак и десятицентовик и опустил их в протянутую ладонь. Алкаш ухмыльнулся. Окружавшая его аура стала ярче, а потом неожиданно исчезла. Для Ральфа это явилось большим облегчением.
— Эх, ну и здорово! Спасибо, мистер!
— Не стоит, — ответил Ральф.
Алкаш заковылял в направлении «Купи и сэкономь», где всегда была в продаже дешевка вроде «Ночного поезда», «Старого герцога» и «Серебряного атласа».
О, черт, Ральф, не мог бы ты стать немного милосерднее? В полумиле отсюда в этом направлении действительно есть автобусная остановка, напомнил он себе.
Да, конечно, но Ральф достаточно пожил на свете, чтобы знать, какая пропасть отделяет прекраснодушные иллюзии от реальности. Если алкаш с темно-зеленой аурой направлялся к автобусной остановке, тогда Ральфу пора ехать в Вашингтон, где его немедленно назначат госсекретарем.
— Не надо бы этого делать, — с укором сказал Макговерн. — Это только развращает их.
— Наверное, — буркнул Ральф.
— Что ты там говорил, когда нас так грубо прервали?
Мысль о том, чтобы рассказать Макговерну про ауры, казалась теперь крайне неудачной, и сейчас он даже представить себе не мог, как случилось, что несколько минут назад он едва не рассказал. Бессонница, разумеется, — вот единственный ответ. Она влияла не только на его краткосрочную память и чувство восприятия, но и на трезвость мысли.
— Я получил кое-что по почте сегодня, — сказал Ральф. — Думал, может, это поднимет тебе настроение. — Он вручил Макговерну открытку, тот пробежал ее глазами, а потом перечитал еще раз.
Когда он читал ее во второй раз, его длинное лошадиное лицо расплылось в широкой улыбке. Смесь облегчения и искренней радости заставила Ральфа тут же простить Макговерну его самодовольную напыщенность. Легко забывалось, что Билл мог быть не только спесивым, но и великодушным.
