На следующее утро, ожидая, пока закипит кофе, я решил заново прокрутить обе пленки. «Амфортас» и «продолжай слушать нас» звучали уже гораздо уверенней. Поставив вторую пленку, я решил сосредоточиться на том участке, где раздавался визг тормозов, и, несколько раз подряд прослушав ее, вдруг понял, что мой мозг приспособился и теперь каким-то таинственным образом стал воспринимать послания, ибо вместо непонятного звука я ясно различил женский голос, довольно высокий, произносящий слова «Анна Кириос», причем довольно быстро. Я был настолько потрясен, что не уследил за «туркой», и кофе у меня, разумеется, сбежал.
В тот же день я прихватил в больницу и магнитофон, и обе кассеты. Во время обеденного перерыва я проиграл ключевые моменты одной из наших сотрудниц – медсестре Эмили Аллертон. Она призналась, что ровным счетом ничего не услышала ни на одной из пленок. Позже я предложил эти записи другой медсестре из невропатологического отделения – Эми Китинг. Я запустил первую кассету, и девушка поднесла магнитофон прямо к уху. Прослушав запись всего один раз, она кивнула и, возвращая мне «Сони», как ни в чем не бывало заметила: «Да, я слышу вашу фамилию», а потом занялась своими делами. Тогда я решил прекратить дальнейшие опыты, по крайней мере, на наших медсестрах.
В течение нескольких недель я был одержим. Я купил большой катушечный магнитофон, обзавелся приличными наушниками, приобрел дополнительные усилители и еженощно часами продолжал записывать. Казалось, теперь-то дела пошли на лад, и каждый раз я добивался определенных результатов. Все пленки были буквально набиты голосами, да так плотно, что те иногда перекрывали друг друга. Один голоса еле доносились из динамика, я даже не тратил время на их расшифровку, зато другие раздавались громко и отчетливо. Некоторые слова я разбирал с ходу, но встречались и такие, которые я начинал понимать только при изменении скорости проигрывания. К примеру, несколько голосов зазвучали только тогда, когда я снизил ее вдвое. То и дело вызывал я Анну, но так и не смог услышать ее. Иногда, правда, до меня доносились таинственные голоса, сообщавшие: «Я здесь» или «Я – Анна». Но эти голоса не принадлежали ей. В этом я уверен.
Как-то октябрьским вечером я прокручивал одну из своих пленок, записанную неделю назад. Там мне встретилось одно интересное местечко, где голос произносил фразу «Земной контроль». После нескольких повторов я прослушал чуточку дальше, и тут у меня перехватило дыхание. Я различил другие слова: «Винсент, это Анна». Я почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Нет-нет, это не мой мозг повторял ее слова. Это был ее, да-да, ее собственный голос. Я вновь и вновь ставил этот кусочек записи и всякий раз испытывал ту же дрожь, доводящую меня почти до экстаза. Я пытался сдерживать себя, но не мог. Это была Анна.
На следующее утро в мою душу закрались сомнения. А вдруг этот голос – всего лишь проекция моего желания? Или, может быть, ментальный уровень моего существа просто заставил меня услышать этот голос среди ничего не значащего шелеста пленки? И я решил раз и навсегда разобраться в этом.
Я связался с Эдди Фландерсом – сотрудником Джорджтаунского института языкознания, когда-то он числился моим пациентом. Не помню точно, что я ему тогда наговорил, но он согласился прослушать тот кусочек с голосом Анны. Когда Фландерс снял наушники, я с нетерпением попросил его рассказать, что же он услышал. Фландерс сообщил: «Кто-то разговаривает. Но только очень тихо». Я не унимался: «Что говорит этот голос? Вы можете разобрать слова?» Фландерс неуверенно произнес: «Кажется, там назвали мое имя».
Я выхватил у него наушники и убедился, что Эдди слушает именно ту часть пленки, а потом еще раз попросил прослушать запись. Результат остался прежним. Я находился на грани отчаяния «Но это действительно голос? – засомневался я, – а не простой шум?» – «Нет, совершенно определенно, это голос. А не ваш случайно?» – «А вы что, слышите мужской голос?» – оторопел я. Фландерс кивнул: «Да, причем очень похожий на ваш». На этом я и закончил свои исследования. Но не прошло и недели, как я снова вернулся к ним. В институте имелся прекрасный лингафонный кабинет, оборудованный профессиональными магнитофонами и усилителями. В одной из звуконепроницаемых кабинок я обнаружил вмонтированный высокочувствительный микрофон. И тогда я уговорил Эдди помочь мне сделать запись. Я вошел в кабинку и отвернулся, чтобы Эдди по губам не смог разобрать моих слов, и, как раньше, пригласил все присутствующие голоса вступить в контакт. Я задал два конкретных вопроса и в качестве ответов предложил воспользоваться словами «положительно» и «отрицательно». Эти слова ведь звучат гораздо более отчетливо, нежели обычные «да» и «нет», которые можно порой спутать с шумом. Потом я вышел из кабинки, плотно прикрыв за собой дверь, подал знак Эдди, чтобы он начинал запись. Он спросил меня; «А что мы записываем?», и я ответил: «Молекулы воздуха. Мне это необходимо для новых исследований о функциях мозга». Казалось, Эдди вполне удовлетворил такой ответ, и мы записали эту «тишину» с максимальным уровнем при скорости 7,5 дюймов в секунду. Минуты через три мы остановили пленку и прокрутили ее на максимальной громкости. И тут мы услыхали нечто странное – нет, это был не голос, а какой-то непонятный булькающий звук, причем раз в десять более громкий, чем любая моя доморощенная запись. И больше ничего. «Эдди, – воскликнул тогда я, – а часто у вас при записи появляется этот звук?» У меня мелькнула догадка, что, возможно, сложное оборудование само по себе порождает подобные звуки. Но Эдди заявил, что он и сам озадачен и не может взять в толк, откуда на пленке возникли посторонние шумы. Я предположил, что нам, вероятно, попалась бракованная пленка, и он со мной согласился. после нескольких проигрываний звук стал напоминать голос. Однако ни разобрать слов, ни найти разумного объяснения мы не могли и поэтому прекратили исследования.
Я принес запись домой и прослушал ее. Теперь я различил множество голосов, тихих и очень поспешных, которые либо отвечали на мои вопросы, либо сами произносили какие-то фразы. Но среди них голоса Анны не оказалось. Из всего этого я сделал следующие выводы. Видимо, я вошел в контакт с личностями, находящимися в переходном состоянии. Они не обладали даром ясновидения и не могли предсказывать будущие события, но уровень их знаний намного превосходил мой собственный. Например, они могли назвать мне фамилию медсестры, дежурившей в данный момент, но с которой я не был знаком лично и тем более не мог знать ее фамилии. Однако у них частенько возникали разногласия. Когда я задавал им конкретные вопросы, например, просил назвать день рождения моей матери, они почему-то давали разные ответы, и среди них – ни одного правильного. Но в то же время я чувствовал, что они просто не хотят, чтобы я потерял к ним интерес. Иногда они откровенно вешали мне лапшу на уши, а иногда пытались уколоть меня. Я стал узнавать такие голоса и в дальнейшем перестал на них реагировать точно так же, как мы иногда стараемся не слышать людей, сквернословящих в нашем присутствии. Некоторые голоса умоляли о помощи, а когда я их спрашивал – и не один раз! – что именно должен я сделать, чтобы помочь, ответ всегда звучал одинаково: «Прекрасно. Уже хорошо». Одни просили помолиться за них, другие утверждали, что, наоборот, они будут молиться за меня. Тогда у меня возникала мысль, будто все они представляют собой некое сообщество святых.
