— Сэнсэй! — услышал он голос Фудзимуры, своей медсестры.
— Ну что, объявим перерывчик да поболтаем не спеша? — сказал Рюдзи и подмигнул Асакаве, который тут же задернул занавеску у входа, чтобы отвадить возможных посетителей.
— Сэнсэй! — взмолилась вконец очумевшая Фудзимура, тупо ожидавшая указаний не в состоянии что-либо предпринять. Нагао наконец собрался с мыслями и задумался, как теперь следует поступить.
— Фудзимурасан, вы можете пока отдохнуть. Сходите, пообедайте.
— Но, сэнсэй…
— Я, кажется, ясно выразился. Идите и обо мне не беспокойтесь.
Не в силах разобраться, почему у сэнсэя вдруг подкосились ноги, когда двое незнакомцев вломились в кабинет и что-то прошептали ему на ухо, Фудзимура некоторое время не могла сдвинуться с места. Но когда Нагао гневно рявкнул, — Все, иди, кому сказано! — медсестра пулей вылетела из кабинета.
— Ну что же, послушаем, что ты нам скажешь… — Рюдзи вошел во врачебный кабинет. Нагао понуро последовал за ним, с видом пациента, только что узнавшего, что у него рак.
— Только сразу предупреждаю. Врать не советую. Потому что я и этот человек видели все вот этими самыми «глазами» и все знаем, ясно? — сказал Рюдзи, сначала указав пальцем на Асакаву, потом на свои глаза.
— Не болтайте чепухи.
Видели? Да быть такого не может! В зарослях никого не было. Да и возраст этих двоих… Сколько им было тогда?
— Да я знаю, что невероятно! Да только нам обоим рожа твоя известна оч-чень даже хорошо. — Рюдзи снова сменил тон, — Ну, а не веришь, так давай я сам расскажу. Про отметины про твои… Вот, на правом плече шрамчик у тебя остался, правда?
Нагао выпучил глаза, у него задрожал подбородок. Рюдзи выдержал долгую паузу и продолжил.
— Мне рассказать, откуда у тебя этот шрам? — Рюдзи вытянул шею и поднес лицо к плечу доктора, — Садако Ямамура выкусила, верно? Вот так… — он схватил зубами ткань белого халата и имитировал рывок. Подбородок Нагао бешено задергался, он попытался что-то сказать, но зуб на зуб не попадал, и получилось только нечленораздельное мычание.
— Ну как, поверил? Теперь слушай. Все, что ты нам расскажешь, кроме нас двоих не узнает никто. Это я обещаю. Но я хочу знать все, абсолютно все, что случилось с Садако Ямамурой.
Нагао был не в том состоянии, чтобы пространно рассуждать, но одну неувязку в словах Рюдзи все же уловил: если он видел все «своими глазами», то зачем ему спрашивать об этом у меня? Ээ, нет, постой! что-то тут не так. Эти два молокососа при всем желании не могли ничего видеть. Их тогда и на свете то не было! И что это значит? Где и что они могли видеть? Как ни крути, противоречия только нарастали, и голова Нагао готова была взорваться.
— Хе-хе-хе-хе…. — посмеиваясь, Рюдзи взглянул на Асакаву, как бы говоря одними глазами: «Гляди, как расклеился! Теперь он нам все выложит, без остатка».
Так и вышло, Нагао заговорил. Он и сам удивился, до каких подробностей помнит все, что случилось. Чем больше он рассказывал, тем сильнее чувствовал трепет во всем теле, как будто не сознание, а непосредственно органы чувств сохранили память о пережитом в тот страшный день… Природа вокруг, жара, ощущения, блеск молодой кожи, верещание цикад, запах травы и пота. И старый колодец…
«…Не могу сказать, в чем причина. Наверное, жар и головная боль просто парализовали мое сознание. На самом деле это были симптомы окончания скрытой стадии оспы, но я тогда и подумать не мог, что чем-то таким заболею. К счастью, потом удалось и самому вылечиться, и в санатории никого не заразить, хотя даже сейчас все тело судорогой сводит, стоит представить, что было бы, если бы оспа в полную силу ударила по туберкулезным больным.
День стоял жаркий. У нового пациента на снимке грудной области обнаружилась отчетливая каверна величиной с одноиеновую монету — я втолковал ему, что о выписке из санатория можно забыть как минимум на год, и уже заполнил медицинскую карту для предъявления на фирму, но тут головная боль стала просто невыносимой, и я решил прогуляться снаружи. Но даже свежий горный воздух нисколько мне не помог. Превозмогая боль, я спустился по каменной лестнице рядом с лечебным корпусом, чтобы укрыться в тени внутреннего двора, но тут заметил молодую женщину, которая сидела под деревом, прислонившись спиной к стволу, и смотрела на пейзаж, расстилавшийся в низине. Это была не пациентка, а дочь одного из наших подопечных — Хэйхатиро Икумы, профессора из Университета Т., который попал в санаторий еще до того, как я пришел туда на работу. Звали ее Садако Ямамура. С отцом у них были разные фамилии, потому я и запомнил. Вот уже месяц, как Садако регулярно приезжала в санаторий к отцу, но практически с ним не общалась, врачей о его состоянии не спрашивала, и можно было подумать, что приезжала она лишь для того, чтобы вдоволь насладиться красотами местных пейзажей. Я присел с ней рядом и весело завел разговор, попутно поинтересовавшись здоровьем ее отца, но всем своим видом она показала, что не особенно интересуется его состоянием. И при этом она прекрасно знала, что дни его сочтены. Это было ясно из интонации. Никакой врачебный прогноз не мог точнее предсказать день смерти ее отца, чем она сама.
Сидя рядом с Садако и слушая рассказы о ее жизни, семье и прочем, я заметил, что головная боль, до этого так мучившая меня, непонятным образом улетучилась. Вместо нее пришел жар и какой-то необъяснимый подъем во всем теле. Непонятно откуда появилась мания деятельности, казалось, кровь в жилах становится все горячее и горячее… Я, как ни в чем не бывало, сидел и разглядывал лицо Садако. Мне и сейчас не верится, что у женщины могут быть такие совершенные, изысканные черты лица. Не возьмусь судить об идеалах красоты, но и доктор Танака, который старше меня на целых двадцать лет, говорил то о ней же самое. Женщины красивее, чем Садако Ямамура, я не видел ни до, ни после. Коекак успокоив разгоряченное дыхание, я положил руку ей на плечо и предложил:
— Пойдем в рощу, там прохладнее.
Садако, ничего не подозревая, кивнула и стала подниматься. Она наклонилась вперед, и под белой блузкой я разглядел изумительной формы девичьи груди. Вид их ослепительно белой кожи так подействовал на меня, что глаза тут же заволокло пеленой, и я почувствовал, что теряю рассудок.
Но она не обратила никакого внимания на мой трепет, и принялась стряхивать пылинки со своей длинной юбки, слегка неловко и вместе с тем потрясающе грациозно.
Мы уходили все дальше в заросли, провожаемые оглушительным стрекотом цикад. Никакого конкретного плана у меня не было, просто ноги сами несли меня в определенном направлении. Пот ручьем стекал по спине, и я скинул рубашку, оставшись в одной майке. Тропа привела к заброшенному дому, стоявшему на поляне. Люди покинули его не меньше десяти лет назад — дощатые стены насквозь прогнили, странно, что крыша до сих пор не обрушилась. Сразу за домом был старый колодец.
