Попытаться, прикрываясь именем халач-виника, подготовить город к обороне, взять власть в свои руки… однако не будет ли это изменой? А если от этого зависит будущее жителей? Если правителя поразила какая-то неведомая болезнь, посланная духами, может ли он, его сын и наследник, бездействовать? Но тогда на него ложится ответственность за жизни граждан.
Кинич-Ахава решил отбросить сомнения.
– Если мы не откупимся… – попыталась вставить Уичаа, но сын, находясь во власти осенившей его идеи, перебилмать.
– Мы должны выиграть время – это поможет нам отстоять город. Дадим мешикам выкуп, поторгуемся, попытаемся уменьшить его, а там подойдут братья Кокомо. Связанные узами родства, они обязаны прийти на помощь!
– Ты забываешь, что на все воля богов, сын мой, они должны подтвердить твоё предложение. А мы бессильны перед их решением… – развёл руками Копан.
Кинич-Ахава посмотрел на отца и увидел лишь смирение и страх. Страх в глазах правителя?! Больше у наследника не было сомнений. Да, именно на нём лежит вся ответственность за государство!
– Я готов испросить волю богов, выступить перед советом старейших и убедить их! Но я не собираюсь сидеть и ждать мешиков! Я буду готовить город к войне!
Кинич-Ахава резко повернулся спиной к родителям и кивком головы приказал Иш-Чель идти за ним. Он понял, что отец не будет предпринимать никаких действий, а мать настроена враждебно к невестке и также не может ничего предложить.
"Отец болен, его рассудок помутился, мой долг – взять правление на себя и защитить город! А моя мать? Что случилось с нею? Неужели ненависть затмила разум?"
Кинич-Ахава быстрым шагом преодолел анфиладу комнат и оказался в своих покоях. Супруги молчали, пока слуги помогали им принять омовение после дороги.
Иш-Чель все время с интересом оглядывала комнату, где теперь предстояло жить. Стены комнаты украшали шкуры животных. Висели маски богов и богинь, кое-где поблёскивали ножи и стояли копья. Комната была очень мужской, строгой, без излишеств. Единственным предметом с изящными линиями оказалась жаровня для обогрева в холодные ночи.
Когда супруги, наконец, остались одни, Иш-Чель решила прервать задумчивость мужа:
– Если Ицамна скажет, что Коацаок должен подчиниться мешикам, подчинишься?
– Ицамна скажет то, что угодно верховному жрецу, а он принимает приношения от семьи халач-виника…
– Муж мой, ты прав в желании обратиться за помощью к моим братьям и отцу – они пришлют нам воинов. Мы будем готовить выкуп, оттягивать время…
– Такое предложение может не понравиться многим горожанам.
– Но, Кинич-Ахава, ведь твой отец – халач-виник Коацаока, а ты – его сын. Мы все из рода Кокомо! Очень жаль, что дядя в таком состоянии, иначе ему самому пришла бы в голову такая мысль! Если ты не хочешь говорить об этом с народом, то позволь мне? Никого не удивит, что дочь Кокомо желает обратиться к родным за помощью.
– Я не могу тебе запретить выступить, но послание должны одобрить и поддержать знатные граждане и жрецы.
– Завтра я обращусь к народу. Не думаю, что моё предложение вызовет недовольство.
– Делай, как считаешь нужным. Я не против твоей помощи… Хочу поговорить с матерью. Она должна мне объяснить, что случилось с отцом! – Кинич-Ахава подошёл к висевшему на стене мешочку и достал из него разноцветные нити для узелкового письма. Он устроился на ложе и поманил жену к себе, взял в руки основу и протянул её Иш-Чель. Та присела и сосредоточенно принялась составлять послание, сплетая и завязывая узелки.
– Я хочу попросить тебя обратиться к богине. Может быть, она сможет приоткрыть тайну? Что, в конце концов, тут происходит? – улыбнулся жене Кинич-Ахава. Какие-то смутные сомнения ещё остались у него, и, зная возможности Иш-Чель, доверяя ей, он лишь хотел их рассеять.
– Я пыталась, но после пропажи жертвенной девушки, у меня ничего не получается… Странно: я всегда могла в любое время уйти туда… и вот теперь не могу этого сделать… не пускает… Возможно, я утратила дар, став твоей женой…
– А что ты тогда увидела?
– Мой мир изменился, от него ничего не осталось, исчез покой… и цвета, они перестали сиять! Я даже боюсь, что, когда снова туда попаду, не увижу той красоты! – в светлых глазах Иш-Чель заблестели слезы, Кинич-Ахава обнял её и приободрил:
– Твой мир предупредил тебя, что над нашим будущим нависла угроза, видишь, мне нужно готовиться к войне. Но когда все закончится, снова будут сиять краски!..
Молодожёны не заметили, что за ними наблюдают из потайного окошка, которое представляло собой маску бога – покровителя семейного очага.
* * *
Подслушивающий понял: самое важное услышал, ничего интересного больше не предвидится, и скромно удалился. Факел в руке осветил молодого мужчину, скромное ожерелье и раскрашенное сажей лицо выдало его принадлежность к служителям бога Чаку. Слуга осторожно выскользнул из неприметного коридора и быстрыми шагами, а затем почти бегом направился в храм бога Дождя – сообщить господину важную информацию. Служитель Чаку с интересом выслушал его и так же быстро поспешил известить жреца верховного бога Ицамны.
* * *
После безрадостной встречи с молодожёнами Уичаа ушла в свои комнаты, надеясь, что Копан последует за нею, но тот, сказавшись усталым, ушёл к себе. Это немного огорчило женщину, но, взвесив всё, она решила, что такое положение дел, скорее, устраивает, ибо целую ночь сможет провести, как ей угодно.
Уичаа позволила служанкам себя переодеть и подготовить ко сну, приказав принести утреннюю одежду. Выпроводив всех, некоторое время женщина задумчиво посидела у жаровни, наблюдая, как весело пляшет огонь. Снова и снова она анализировала всю известную информацию. Выводы были неутешительными. Войны нужно избежать. Мелькнула мысль опять обратиться к богам за советом… Нет, нельзя богов так часто беспокоить. Уичаа понимала – она не находит подходящих слов и доказательств, чтобы Кинич-Ахава прислушался к её доводам. И все же была горда сыном: не боится ответственности и вырос настоящим воином. Вот только рядом с ним находилась не его мать, которая воспитала такого мужчину, дала ему жизнь, а… женщина, жена, вызывающая у неё неприятие, граничащее с ненавистью.
Почему?
Уичаа не могла, вернее, не хотела даже самой себе дать правдивый ответ. Это была ревность матери к невестке за отнятое внимание, за положение, которое Иш-Чель получила, оттеснив свекровь на задний план. Теперь, если сын брал власть в свои руки, не Уичаа становилась рядом с ним, а её невестка, и именно ей будут отданы почести, когда город выстоит перед нашествием мешиков. А это не устраивало женщину, которая не могла просто так смириться и уступить. Ведь сыну реально помогает именно мать! Ох, как много она готова отдать, чтобы устранить Иш-Чель! Может быть, стоит подумать над этим и воспользоваться каким-нибудь ядом? Но слишком мало времени!
Огонь действовал успокаивающе. Время тянулось долго, в жаровне остались только тлеющие угольки.
Уичаа протянула к ним руки, ощутила ласковое тепло и прошептала:
– Отец-Огонь, благодарю тебя за день, жизнь и силу!
Над жаровней поднялось серебристое облако, оно засияло и начало было менять форму, но вдруг послышался шорох. Он словно испугал духа огня, и тот растаял.
Женщина поднялась, и одновременно открылась потайная дверь в её покои. Из темноты возник гость с зажжённым факелом, осветившим узкий проход. Уичаа, ни слова не говоря, шагнула за ним в потайной ход, ведущий к верховному служителю бога Ицамны, её верному другу и помощнику. Именно он всегда оглашал народу волю, которую хотелось услышать Уичаа.
* * *
Комната была маленькой, располагалась в небольшом хранилище под теокалли, – убежище от шума и забот. Доступ сюда имели только приближённые. Ожидая гостью, жрец спокойно курил трубку, и дым сизым облаком обволакивал его фигуру, скрывая задумчивое выражение больших глаз. Перед ними возникали образы, и он видел всё, о чём думала Уичаа, как хотела решить семейные дела и политические проблемы. Жрец даже догадывался, о чём его снова будут просить и что предложат взамен. Так было всегда и потому успело наскучить.
