И когда она услышала шаги по деревянной лестнице, они тоже приобрели значение. Так, что ее сердце забилось, а воздух, казалось, так сгустился, что она не могла вздохнуть; хуже того, когда она услышала их на лестничной площадке, а затем неизвестный направился в ее сторону, точнее в направлении ящика, скребя ботинками по бетону, и она начала лихорадочно вертеться внутри своего "гроба" в безумном стремлении выбраться оттуда к свободе или любой судьбе, которую могли бы предвещать эти шаги, царапая крышку ящика ногтями, стуча по ней. Ее голос превратился в пронзительный визг, и все это время она задыхалась. И когда она услышала мужской смех сквозь свои крики и издаваемого шума, услышала, как чьи-то пальцы скребут замок у изголовья, скребут снова и снова, играя с ней, ее тело полностью предало ее, и она увидела внезапную вспышку красного цвета и потеряла сознание.
* * *
Он поднял ее и положил на голый испачканный матрас. Мгновение изучал ее.
Она не двигалась. Она не притворялась.
Он поднял ее голову и осторожно поместил ту в деревянный ящик.
Затем захлопнул его.
Ящик для головы представлял собой полудюймовый короб из фанеры размером со шляпную коробку, состоящий из двух частей и с откидывающийся сверху дверцей, с полукруглыми отверстиями для шеи, вырезанными в основании с обоих сторон, и навесным замком, чтобы скрепить половинки вместе. Внутри он был утеплен ковровым покрытием. Оно заглушало все звуки и создавало внутри мрак, закрывая почти весь свет, который мог проникать внутрь сквозь щели.
Он опробовал его на себе.
Было страшно.
Красное плюшевое ковровое покрытие прижималось к лицу, не давая возможности глубоко дышать, тем самым полностью исключая возможность криков. Было жарко и незамедлительно развивалась клаустрофобия. Около десяти фунтов[4] веса давило на плечи. И его ни за что на свете невозможно было снять самому. Он был прочным. Можно было целый день биться им о бетонную стену и не повредить его. Зато таким опрометчивым действием можно было заработать себе сотрясение мозга.
Он хорошо поработал над этим.
Первые две попытки были неудачными. Проблема была в основном в весе, слишком много или слишком мало. Он сделал первый ящик из четвертьдюймовой[5] фанеры, и, примерив его, Кэт указала ему на то, что если вдавить лицо в ковровое покрытие и удерживать его в таком положении, оставляя пространство между головой и задней стенкой ящика, чтобы не вышибить себе мозги, то один хороший удар о стену может расколоть фанеру.
Она доказала это демонстрацией.
Он сделал второй ящик из трехчетвертьдюймовой[6] фанеры, и он был прочным, как гвозди. Но эта чертова штука весила около двадцати фунтов[7]. Если упасть с таким ящиком, можно было свернуть себе шею.
Новый ящик уменьшил вес вдвое. Десять фунтов все еще было много, но он был удовлетворен своей работой.
Однажды Кэт носила его целый день, просто чтобы испытать изделие. Поначалу она категорически отказывалась надевать ящик на голову, пока он не объяснил ей, что испытания необходимы. Он знал, что она ненавидит эту штуку с той минуты, как он надел ее на нее. Он знал, что это пугало ее, вызывало головокружение и тошноту, а позже она сказала, что это защемляло ее шею все время, пока та находилась на ней. Она сказала, что это было ужасно, но кто-то должен был протестировать это, и конечно сам он этого делать не собирался. Кроме того, проверить нужно было на предмет того, сможет ли именно женщина носить его целый день, а не мужчина. Могла ли женщина выдержать это.
Когда он снял с нее ящик, ее ключицы и плечи были натертыми, красными и очень болели, и она жаловалась на скованность шеи почти неделю. Ничего такого, что не проходило бы со временем. Главное, что да, это было преодолимо.
Он улыбнулся. Если мисс Сара Фостер думала, что Длинный ящик был страшным - а она явно так считала - посмотрим, пока она снова проснется и окажется в этом. Он поместил бы ее в эту штуку с самого начала, но боялся, что ее стошнит от пентотола[8]. А рвоту легче отмыть с панели основания ящика из соснового дерева, чем очистить с коврового покрытия.
За этим тоже придется следить. По поводу рвоты: Кэт говорила, что в ящике для головы было душно и ее тошнило, не говоря уже о пентотоле.
Он продел запястья Сары в черные кожаные кандалы, затянул каждый ремешок и продел веревки в металлические кольца. Веревки крепились к паре шкивов, расположенных в верхней части планок собственноручно сделанной крестовины в форме буквы Х. Соединив обе веревки вместе, он медленно и осторожно поднял ее вверх, пока ее ступни не уперлись в пол, а ноги слегка подогнулись под ней. Ее голова сильно наклонилась вперед, так что ящик теперь покоился на ее грудной клетке. Вероятно, это было больно, но пока не настолько, чтобы она очнулась. Он быстро привязал веревки к вбитым в бетонный пол альпинистским колунам, затем просунул небольшой латунный крюк, ввинченный в подголовник, который он прикрепил к крестовине, в ушко в задней части ящика, чтобы ее голова оставалась в вертикальном положении и снимала нагрузку с шеи.
Он все продумал.
Мужчина отступил назад и посмотрел на нее. Свое творение.
Ее лица не было видно, и это было хорошо. Контроль был важен.
Теперь ему нужно было контролировать себя.
Единственное, что оставалось на этом начальном этапе - это раздеть ее до конца, но для этого он подождет, пока она проснется и сможет ощутить холодное лезвие ножа, срезающего ее трусики и слип. Такой контроль тоже был очень важен.
После этого они с Кэт могут спуститься вниз, поужинать, понаблюдать за ней, посмотреть, как она все это воспринимает, и еще раз обсудить с Кэт, каким должен быть следующий шаг, чтобы не было никаких промахов, никаких недоразумений. Он делал это ежедневно. Он должен был быть уверен, что Кэт будет с ним заодно. Здесь, внизу, перед ней, они могли говорить так же свободно, как и наверху. Звук не только не выходил из коробки, но и не проникал внутрь.
Глава 4
13:15.
Теперь в ее жизни не было ничего, кроме ужаса.
Ее ноги и руки были закованы в кандалы, и она знала, что это значит. Она достаточно читала об этом в газетах и журналах. Достаточно видела в вечерних новостях. Она была в руках какого-то сексуального маньяка, и, Боже правый, она, вероятно, была не первой. Там, за пределами ее собственного мрака, был кто-то, кому нравилось слышать крики и мольбы. Прежде чем убить.
Они всегда убивали.
Это она тоже знала.
Она осознавала ужасно хрупкую уязвимость своего тела, холодную, почти обнаженную грудь, обнаженные руки и ноги, прижатые к деревянным балкам. Внутри ящика ее глаза не могли воспринимать темноту. Тяжелый воздух был удушливым. Она чувствовала запах собственного дыхания. Пот щипал глаза. Она моргала, чтобы прочистить их, и наконец закрыла веки, в то время как тело тяжелело от рыданий, которые совершенно не поддавались ее контролю, вырываясь из глубины души. Она слышала свои собственные быстрые вдохи. Казалось, они никогда не смогут наполнить ее легкие или успокоить колотящееся сердце.
Она чувствовала тяжесть в ключицах.
Кожа на запястьях и лодыжках чесалась и зудела.
Затем пленница почувствовала холодное прикосновение металла чуть ниже правого запястья, внезапное, казалось, из ниоткуда. Оно прошло от запястья до локтевого сустава и остановилось там. Затем от локтевого сустава к подмышке, медленно, резкий укол ножом или острыми ножницами в нежную плоть, затем снова движение, исследующее округлость ее груди, остановившееся лишь для того, чтобы уколоть еще раз в набухший от страха сосок. Тело дернулось назад, и лезвие снова двинулось вниз, скользя по дрожащему животу к пупку и останавливаясь, чтобы на этот раз сильнее уколоть ее в нежные места, а затем двигаться дальше.
