кислород, они потеряли сознание до того… Это как… уснуть. Задыхаться вообще не больно. Обгорели после. Это точно. Им не было больно.
«Врал ли он?» – думал Василий и вливал в себя стопку за стопкой.
Дни смазались, превратились во фрагменты, из которых, как ни старайся, единой картины не сложишь.
Он помнил, как стоял на кассе в одних пижамных штанах и засаленной футболке, несмотря на околоминусовую температуру, и тряс рукой, сжимая купюры, а чернота мира била в голову оглушительным петушиным криком, утверждающим, что утро никогда не наступит.
Помнил, как плакал, разговаривая с Толиком по телефону, просил за все прощения, затем во внезапной вспышке пьяной злобы послал друга и вылил на него поток желчной гадости, оскорбляя, стараясь зацепить как можно больнее. И голос Василия, полный отчаяния и ярости, в этот момент походил на собачий лай.
Помнил, как бросил смартфон и взял Ленину скакалку. Матерясь, попытался снять с крючка люстру, уронил, и она с грохотом разбилась на десятки осколков, напоминающих льдинки. Он посмотрел на них, сплюнул, поднялся на табурет, обмотал один конец скакалки вокруг шеи, другой завязал на крючке. Ему почудился топот за спиной, а перед падением он увидел, как на середину комнаты неспешно, вразвалку вышло огромное белое животное, а затем…
Шею сдавило, крик не вырвался наружу, мир исчез в красно-черной вспышке, Василий вцепился в веревку, забился в воздухе и…
Патологоанатом врал. Задыхаться – очень больно.
Все так и происходит.
Мир почернел после смерти жены и сына, из него исчез весь свет. Это закричал петух.
Василий орал в телефон: «Пошел на хер!» Это лаяла собака.
И вот теперь он висел, задыхался. Через хрип и шум крови в ушах до него доносились тяжелый стук копыт, похрюкивание, свистящее дыхание.
Она здесь, и она голодна.
Крючок под его весом вырвался из потолка вместе с куском побелки. Василий рухнул на пол в осколки люстры, ударился затылком и потерял сознание.
В себя пришел уже в машине скорой, прикованным к каталке.
Когда вернулся из магазина с очередной порцией бухла, забыл закрыть дверь, соседи вызвали полицию на его крики в смартфон и грохот.
– Что… дальше? – спросил Василий, вынырнув из ледяного кошмара в духоту машины.
Толик вздохнул:
– Тебя ждет охеренный детокс. Под моим чутким руководством, а не этих рвачей. Пока у меня не перебздишься…
– Нет… Я не про это. Что дальше?
– Дальше – жизнь, друг. Жизнь.
Одиннадцатый
…Внутренности Толика вытянуты из живота, словно магнитная лента из разбитой VHS-кассеты. Их жевали, сочатся коричнево-красной кашей. Ног нет до бедер, пах – кровавое месиво.
Василий подбегает к трупу в коридоре, хватает за плечи, и пальцы погружаются в рваную рану. Он отскакивает и ошарашенно смотрит на покойника.
Она объела Толика на кухне, затем выплюнула обратно. Чтобы Василий увидел, что совсем скоро ждет и его.
Василий бледнеет, до крови прокусывает губу, сглатывает и, дрожа, идет в прихожую.
По щекам текут слезы. Его трясет, как после недельного запоя, когда невозможно удержать даже стопку.
Слышит крик петуха и выбегает в подъезд…
Двенадцатый
…На лавочке у деревянного дома сидит подтянутый старик, загадочно улыбается в камеру. Смена кадра. Мальчики подходят к старику, излагают просьбу.
– Значит, богов своих захотели?
Они кивают.
– Есть место одно… Но опасно там.
– Мы не боимся, – говорит худой.
– Ни капельки, – подтверждает полный.
Васька, Толька и старик едва сдерживали смех. Дядя Витя, игравший колдуна, был смешливым, бодрым дедком и охотно согласился сняться. «Я ведь Дианку, когда она меньше вас была, знал, – хвастал он. – Постоянно между домами носилась, всякое выдумывала. Так ведь, Диан? Не красней. Давай твое кино снимать. Значится, я страшный портельщик [2]?»
– Стоит тут дом. Только его не строили. Сам появился, говорят. За одну ночь. Утром деревенские встали, а он на отшибе, мрачный, черный. Не жил в нем никто никогда, стороной обходят все. Немцы в сорок втором хаты подряд палили, но его не тронули. Глубоко фундамент у дома-то уходит. В место, где все боги мира рождаются. То, что вам надо.
Тревожная музыка (взятая со стока). Деревенская дорога. Вдалеке три силуэта. Медленно приближаются к камере, превращаясь в старика и двух мальчиков.
Переход с затемнением.
Съемка из сеней. Скрипит дверь, на доски ложится полоска света, затем входит троица.
Следующий кадр.
Широкая комната. Помещение пустое. Доски пола и стен почернели от плесени и гнили.
Василий вспомнил, как они спрашивали Диану Романовну: «А вы правда тут выросли?» Она смеялась и отвечала: «Да, но раньше здесь все было иначе. Покрасивей. Годы никого не щадят, да, Вить?»
Старик шепчет что-то на ухо мальчикам и вручает по мелку, потом спрашивает:
– Запомнили?
Дети кивают.
– Проговорите клятву, а потом обязательно перемешайте ее слова, как с ходу придет на ум, и тут же запишите. Так точно услышат.
Худой мальчик медлит.
Полный делает шаг к стене и говорит:
– Верю в тебя, кличущий не утро, но ночь!
И пишет крошащимся мелом.
Перебивка. Кричащий петух. Кривая надпись на сгнившей древесине: «в ночь кличущий верю тебя но утро не».
Один есть.
– Верю в тебя, гонительница пришлых!
Перебивка. Морда черной собаки, рычащей в камеру. Надпись: «гонительница тебя верю в пришлых».
Второй есть.
– Верю в тебя, последняя из всех. Пожирательница! Ненасытная!
Перебивка. Свинья лежит на боку и меланхолично смотрит глазами-бусинками. Надпись: «из всех ненасытная в тебя пожирательница последняя верю».
Третий есть.
Диана Романовна была больна. Это точно. Они были детьми, но дядя Витя, дурак, мог бы и забеспокоиться. Понять. Поговорить с ней.
Петуха и свинью Диана Романовна отсняла в хозяйстве у дяди Вити. А вот с собакой помогла соседка, крепкая женщина лет сорока, она посмеялась, но вывела огромного черного метиса со двора. Самым сложным было заставить пса зарычать; он, увы, был добрейшим существом, намеревался облизать всех и все вокруг, включая объектив камеры, и проявлять агрессию никак не собирался. Пришлось долго играть с ним, снова и снова отнимать палку, прежде чем удалось добиться хотя бы малейшего рыка.
– Эй, а ты?! Испугался, что ли?! – говорит полный.
Худой мальчик раздумывает, подходит, произносит клятвы и медленно пишет перепутанные слова.
– Ну, вот и все, – улыбается в камеру старик. – Боги готовы.
– Так просто? – спрашивает худой.
– Так просто.
– Что дальше?! – волнуется полный.
Затемнение.
На следующем кадре мальчики одни.
– Куда делся старик?! – притворно удивляется худой.
– Что дальше?! – повторяет полный.
Раздается крик петуха.
Кукареканье наложил Василий, тогда они просто делали серьезные лица, а Диана Романовна предлагала им фантазировать.
Полный мальчик вскрикивает, худой смотрит
