Дед Ильи был колдуном. Тот самый дед, который принял роды у городской невестки, когда городской сын привёз её на погляденье. И в детстве Илью часто отправляли на лето в деревенский дедов дом. Там даже в знойные июльские недели застаивалась тихая прохлада; печально и успокоительно пахло мятой и другими травами, особенными, названия и сроки сборов которых знал один дед. Дед много чего знал… Ради этого к нему люди из четырёх деревень наведывались — одной родной и трёх окрестных. С подношениями — простыми: мёд, сало, шерсть… Чаще — бабы, но попадались и мужики. Мужчины по большей части просили хозяйства справного — и чтобы председатель колхоза не больно-то наседал. А вот женщины… Просьбы женщин были сложнее, выкладывали они их деду строго наедине. Да и мал тогда был Илюша, чтобы просьбами бабьими любопытничать. Дед умер, когда ему исполнилось десять лет…
Может, если бы дед дожил хотя бы до тринадцатилетия внука, передал бы ему всю свою премудрость. Но и так успел кое-что передать, поглаживая крупной шершавой рукой по затылку — так, что слова как будто передавались мозгу в месте поглаживания, а не в ушах. Вероятно, так оно и было, потому что Илье речь деда припоминается удивительно гладко, хотя, помнится, старик не был речист.
«Ты знай, Илюша: молиться в мире некому. Мир — он ведь неживой. Он… ну как машина. Большая, сложная. Вот как у меня часы с кукушкой, только сложнее. А мы, колдуны — техники-механики. Знаем, где подмазать, где стрелки передвинуть, где пружину подтянуть, чтобы завертелось по-нашему».
«Дедушка, а как сделать, чтоб завертелось по-нашему?» — слышит Илья свой детский, странно резонирующий внутри черепа голос.
«Чтоб машину в свою сторону отладить и удачу к себе приманить? Это по-разному называется: жертва, обряд, ритуал — если уж совсем по-научному».
«Жертва — это когда убивают?»
«Ну, зачем сразу — убивают… Когда убивают — это жертва самая сильная. Зависит ещё от того, кого убить. Если курицу — это одно, простого человека — другое, а колдуна — совсем, скажем, третье… Но бывают и обыкновенные жертвы. Бескровные. На чужой глаз покажется — глупость, а ведь помогает! Ну, да чужому глазу смотреть на то и незачем. А то, чего доброго, сглазят…»
Соня его сглазила! Представители итальянской фирмы не появились и не известили о том, какие причины помешали им добраться в офис. В ответ на звонок их представитель с мягким акцентом, но твёрдо заявил, что в их распоряжение поступили новые данные, которые необходимо исследовать… В своём кабинете Илья рвал бумагу на треугольники, потом эти треугольники разрисовывал треугольниками. Всегда помогало. Сегодня — нет. Может, все его ритуалы перестали действовать?
Сука. Всё-таки — сука. Моя жена — сука!
— Выпей, согреешься, — приказала эта не чужая, как оказалось, женщина, которую звали, как маму — Людой. Соня, закутанная в три слоя самодельных лоскутных одеял и притиснутая к шероховатому, давно не белёному боку русской печи, замотала головой. Из вместительной низкой рюмки зелёного бутылочного стекла разило спиртом и бензином. Уколом. «Скорой помощью».
— Пей, говорю, ты чего, первый раз, что ли? Ломаешься, как девочка… Выдохни и глотни, как лекарство! Ну?
Чтобы не сердить тётю Люду, Соня, в самом деле как девочка, зажмурилась, выдохнула и глотнула. Ей уже раз случилось пить водку — в студенческой компании, до Ильи. Было очень противно… Сейчас — не противно, несмотря на то, что, судя по запаху, водка у тёти Люды не фабричная, а деревенский самогон. Ожидала, что голову сразу куда-то поведёт, как после обыкновенного алкоголя, но получилось по-другому: словно кто-то мощный оглушил ватной дубиной. Сознание сузилось в щель, через которую просачивалось то невероятное, что выкладывает ей тётя Люда — акинфиевская дальняя родственница.
Оказывается, тётя Люда заняла избу бабы Маруси Акинфиевой после того, как она умерла… Не от старости — хоть ей было по всем метрикам крепко за девяносто, на здоровье она не жаловалась, а на личико выглядела совсем молоденькой, в точности как Соня сейчас. А умерла она после того, как одному сильному колдуну из дальней деревни дорогу перешла… Да, ясное дело, баба Маруся сама была сильной колдовкой! А тут не устояла. То ли сделали ей по-колдовски, то ли по-простому отравы подсыпали, только баба Маруся за два дня на тот свет убралась. Скорчило её, всю красоту отняло. В гробу лежала, как пень горелый. Ближайшая её родня так перепугалась, что разъехалась, кто куда. Боялись, видно, что колдун на одной бабе Марусе не остановится… Бросили всё хозяйство. А молодая тётя Люда с мужем и семилетней дочкой переселилась в покинутую избу — на свой страх и риск.
— И, поверишь, девка, переселились — не обрадовались! Днём ещё и так, и сяк, а вечером, как свет включишь, так и забегают, так и забегают… И по стенам, и по потолку…
«Крысы?» — хотела спросить Соня, но спросила, будто ей ничего не известно:
— Кто?
— Вот то-то и оно, что никого, — таинственно понизив голос, пригнулась к ней тётя Люда. — Одни тени мелькают. И хвосты шевелятся… Мерзко до чего, не скажу — вроде как крысы в избе! Это, значит, слуги бабы Маруси после её смерти остались. Она их смешно как-то звала — вроде как «тихушки». На вид махонькие, а что угодно ей делали. Что она им поручала, всё в точности исполняли. Желания угадывали. Судьбу ворожили…
— Они и сейчас здесь?
— Как же! Если б остались, я бы отсюда вмиг съехала! Мы попа приглашали. Поп святой водицей побрызгал, молитвы прочитал, и с той поры, тьфу-тьфу, больше ничего не мелькает…
«В каждой избушке — свои тихушки», — рассмеялась Соня внутри своей головы, позванивающей и пустой, словно шарик на новогодней ёлке. Как бы не так, вовсе не в каждой! Только в её, Сониной! Впервые за много дней стало легко. Страхи рассосались. Она больше не боялась призрачных существ, рассеивающих по обоям крысиные тени. Кого бояться, глупая? Это всего-навсего тихушки! Изгнанные святой водой из жилища бабы Маруси, они долго искали кого-нибудь из акинфиевской родни, скоропостижно смывшейся в многомиллионную Москву, пока не нашли Соню — в старинном доме возле метро «Чистые пруды». Должно быть, старинные дома нравятся тихушкам больше, чем новостройки — поэтому только там они объявились. Соня всё поняла… Она объяснит всё своему сыну, и он тоже перестанет бояться. Ведь он — её сын. Тихушки должны служить ему так же, как ей.
Должны служить… Да, именно — должны! Так что всё, Илюшенька, хорошенького понемножку! Кончилась твоя власть. Ты больше не посмеешь попрекать Соню её рассеянностью, забывчивостью, неорганизованностью, неумением зарабатывать деньги. А если посмеешь, Соня отдаст приказ тихушкам, и они с тобой сделают… Вот посмотришь, что они с тобой сделают.
