Может быть, она испытывала оргазм? Нет.
Отвращение.
Будто гигантский черный паук обхватывал ее во мраке мохнатыми лапами… впрыскивал желудочный сок в ее рот и вагину… внутренности начинали разжижаться, перевариваться, превращаясь в холодную слизь…
Лили передернуло. Что ж, умом она понимала этих женщин. Сердцем – нет. Кен оставил на ней незримое клеймо. Но это не сделало ее супером. Значит, она потеряна. Потеряна до конца своих дней.
Начавшееся вторжение избавило ее от нового наплыва тоски. Внезапность атаки ошеломила митов. На этот раз они имели дело с чем-то абсолютно незнакомым. Некоторые не успели даже испугаться. И, конечно, никто не сумел выбраться из Пещеры через (туннель имени Накаты) запасной выход.
Лили могла только догадываться о том, что происходит по другую сторону металлической двери. Но ее охватило чувство, близкое к панике, когда стальная плита начала ВИБРИРОВАТЬ, издавая низкий гул. Людям из прошлого это отдаленно напомнило бы гудение колокола. Она же в жизни не слышала никаких колоколов, однако генетическая память сыграла с ней злую шутку. Лили захотелось сжаться в комок и закрыть уши ладонями. Ей было очень трудно справиться с собой…
Чей-то ребенок завизжал в полутьме. Лицо Лили искривилось в болезненной гримасе. Высокий визг, сопровождаемый инфразвуком, заставлял ее корчиться, высверливал барабанные перепонки, буром врезался в мозг.
Затем к этим инструментам пытки добавился еще один – не менее омерзительный звук, донесшийся ОТТУДА, из-за двери.
(Если бы Лили знала, какой нестерпимый галдеж стоит в середине птичьей стаи, ей было бы с чем сравнивать. Но она даже НЕ ВИДЕЛА ни одной птицы.)
Пламя свечей заколебалось…
Все заняло каких-нибудь десять-пятнадцать секунд. Несколько мгновений неизвестности, от которой можно было окончательно свихнуться. Лили инстинктивно прижимала к себе детей, понимая, что не может защитить их. На возвращение Кена она уже не надеялась…
Несмотря на хаос в голове, она замечала все – даже то, чего не хотела замечать. Например, ее дети НЕ БОЯЛИСЬ. Они уставились на дверь с жадным любопытством, которое при данных обстоятельствах показалось ей извращенным и жутким. Вероятно, они посчитали происходящее новой игрой, придуманной папочкой для… Для чего же? Для их развития, конечно же. Чтобы познакомить с тем, что МОЖЕТ случиться однажды. Но тогда ему придется показать им смерть…
Эта мысль промелькнула в ее голове, будто горящая бумага, и, рассыпавшись, превратилась в мешанину обрывочных слов. Дрессировка? Черта с два! Больше никто никого не будет дрессировать.
Тем не менее она следила за детьми как завороженная. Старший поднял голову и потянул носом воздух. Затем оскалился. Лили это было знакомо. Однажды мягкость детских черт исчезает, и обнаруживается (морда? маска?) лицо молодого и пока еще глупого хищника…
К тому моменту герметичность была нарушена. Лист легированной стали толщиной в несколько сантиметров ПРОГНУЛСЯ, уплотнитель вылетел с чмокающим звуком и хлестнул кого-то по ногам… Теперь уже визжали все, забившиеся в бетонную кишку, – все, кроме Лили и ее (зверенышей) детей. Люди пятились, сбившись в кучу, вжимались в стены, давили друг друга…
Под дверью образовалась щель, из которой ударили лучи странного лилово-голубого света. Красивое сияние достигло слепящей интенсивности; лучи разбегались веерами, как беззвучные очереди трассирующих пуль, и обжигали ноги…
У Лили уже не было связных мыслей. Она превратилась в сгусток непередаваемых ощущений. Наибольший ужас внушала тишина, установившаяся там, за дверью, в Пещере. Полная тишина. Неестественная даже в мире, где все привыкли к мертвым пространствам и звенящей пустоте. Каким-то невероятным образом Лили могла отделить эту всасывающую и гнетущую тишину от оглушительного стука собственного сердца, какофонии воплей и плача, стонов и шорохов, окружавших ее в бетонной ловушке.
Все защитники мертвы – в этом не могло быть сомнений. Ни волков, ни арбалетчиков, ни Кена… Осталось одно лишь СВЕЖЕЕ НЕЖНОЕ мясо – женское и детское. Входи и бери.
И ОН вошел и взял.
…Что-то – может быть, едва ощутимое покалывание в области позвоночного столба – заставило его обернуться.
Тотчас же он услышал, как завыли его волки. Их вой нагонял тоску. Судя по всему, они были дезориентированы. Пожалуй, это хуже, чем страх. Со страхом четвероногих Кен умел справляться.
Он смотрел на север. Из хаоса взвихренного ветром снега вдруг возникло нечто более определенное – гигантская крылатая тень, казавшаяся тем не менее сотканной из нездешнего света.
Он никогда не видел ничего подобного, даже во сне. ЭТО было совершенно не похоже на летящего ангела смерти – тот воплощал в себе строгую и завершенную геометрию металлического орудия, а тень принимала очертания некоего древнего существа, рудиментарного призрака памяти, – и становилось ясно, что ЛЮБАЯ форма для нее – всего лишь маска.
ОНО приближалось.
Распростертые белые крылья были мертвым роем, состоящим из миллионов остановленных в падении кристаллов льда. И крылья тоже не двигались. ОНО – что бы это ни было на самом деле – парило в сверхъестественном покое, но само его (присутствие) вторжение вызывало ощущение неотвратимо надвигающейся угрозы.
Это было потрясающе красиво… и страшно до холода в кишках. Совсем как в детстве, когда (Кеша) Кен впервые заглянул туда, где обитают истинные хозяева жизни. Сейчас он снова превратился в того мальчика, дрожащего от ужаса, увязшего по самый пах в черном болоте паники. И убийственный холод подбирался к его (будущим детям) яйцам. В то же самое время невидимые пальцы ощупывали лицо, будто изучали его форму…
Очнувшись и сбросив наваждение, он понял, что белый призрак заставил его на несколько секунд вернуться в прошлое. Прежде никто и никогда не проделывал с ним подобного фокуса. Призрак обладал невероятной силой.
И это уже было не знамение.
Это была предопределенность.
…Она стала просто камерой, внутри которой даже не было фотопленки памяти, – только камерой с объективом, фиксирующей происходящее. Поэтому ее парализованный рассудок не расчленял реальность на правдоподобное и невероятное. Все было возможно за гранью, которую митам вскоре пришлось переступить.
По стальной поверхности двери пробежала рябь, как будто металл вдруг превратился в жидкость. На миг дохнуло обжигающим легкие жаром, тотчас же сменившимся безжизненным холодным ветром, который был всего лишь результатом всасывания воздуха в образовавшуюся в пространстве каверну. Свечи разом задуло, но тьма так и не наступила – возможно, к несчастью для Лили.
