– Уже? – удивился Вадим.
– Пока целые, – огрызнулся Павел, – Внутри опасно – шагу не ступить, чтобы не сломать себе шею. Будем ждать явления Гюнтера.
– А где мы будем его ждать? – тупо спросил Вадим.
– Кажется, знаю, – щелкнул пальцами Павел, – Есть тут к востоку еще одно приятное местечко…
На деревенском кладбище было еще неуютнее. Обширная поляна, ограниченная с запада пахучим болотом, с других сторон – каким-то мрачным сказочным лесом, состоящим из старых буков и осин. Царила пугающая тишь, туча проплыла мимо кладбища, не зацепив дождем. Застыли листья на ветвях, не колыхалась трава. Обмерла ворона на ветке, только следила напряженно за пришельцами бусинкой глаза. Павел с Вадимом медленно бродили по заросшим сорняками дорожкам, мимо того, что когда-то называлось надгробными памятниками и прочей кладбищенской атрибутикой, мимо просевших могил, скособоченных и обросших сохлой грязью склепов. Южная часть сельского погоста продолжала использоваться по прямому назначению, носила местами ухоженный характер. На северной, особенно в лесу, все было заброшено, забыто и попросту пугало. Здесь стоило ходить с особой осторожностью, чтобы не рухнуть в объятия какого-нибудь «исторического» мертвеца.
Вадим присел под дерево, закурил. Павла потянуло к знаниям, он медленно смещался от могилы к могиле, присаживался на корточки, чистил ладонями покореженные плиты, где сохранились надписи, пытался что-то прочесть, осмыслить прочитанное. Временами доносилось заупокойное бормотание:
– Марта Кауфман… несчастная девочка, скончалась в сорок девятом, и было ей всего-то семьдесят… Вильгельм Швеллер… надо же, как гордо звучит, а пацаненку всего четыре года, какая, право, жалость… Элеонора Миллер – весьма, весьма почтенный возраст, не родственница, случайно, нашей королевы бензоколонки?… Оп-па…
Фельдман поманил Вадима пальцем. Пришлось вставать, тащиться неведомо куда. Могила барона Густава фон Ледендорфа ничем не выделялась на фоне прочих – разве что заросла курослепом по самую плиту. Они угрюмо рассматривали расколотую глыбу, остатки стертого барельефа, которые Павел пытался отчистить рукавом, но не слишком результативно. Лишенное элементарной индивидуальности лицо в профиль, строгая готическая вязь в качестве обрамления. Слова эпитафии прочесть невозможно: от букв уцелели лишь обломки. Прочтению поддавалось только имя погребенного, выполненное крупными буквами: Густав фон Ледендорф. И даты: 1872–1947…
– Долгую жизнь прожил стервятник… – задумчиво пробормотал Фельдман.
– Какой же он стервятник, – возразил Вадим, – У старика была харизма, черная энергетика, способность к гипнозу, а главное, специфическое чувство юмора. Но в жизни он не преуспел. Остаток дней прожил в нищете, и умер там же…
Что-то шевельнулось позади памятника, хрустнул камень. Вскочили одновременно, инстинкт не дремал. Быстро переглянулись. Заходи слева, – показал глазами Фельдман. Сердце ухнуло в пятки, но кулаки машинально сжались. Повязали? – мелькнула огорчительная мысль.
– Попрошу без драки, – зарокотал знакомый сочный голос с сильным акцентом, – Знаю я вас, готовы уже растерзать старинного приятеля…
– Идиот! – набросился с кулаками Фельдман, – И это ты называешь чувством юмора?! Позвонить не мог? Мы тут и без твоих фокусов едва от ужаса не обделались!..
– А теперь слушайте, – пробасил Гюнтер, гнездясь на опрокинутой плите. Видок у него при этом был усталый, как будто его пешком гнали из Берлина, но чертовски довольный, – Не знаю, чем вы тут занимались, некрофилы несчастные… но время, я уверен, вы потратили зря.
Фельдман молчал. Понятно, что Гюнтер набивал себе цену.
– Мы с Клаусом проехались по нескольким местным старикам – из числа тех, кто проживал в Аккерхау во времена Второй мировой войны. Кстати, – Гюнтер стрельнул глазами в Фельдмана, – Желание старины Клауса оказать мне добрую услугу определялось не только его радушием и покладистым характером, но и купюрой в сто евро, которая самым загадочным образом переместилась из моего кармана в его карман.
Фельдман (из последних сил) молчал.
– Хорошо, будем говорить только о деле, – вздохнул Гюнтер, – И очень быстро, поскольку нам нужно отсюда убираться. Машина на проселке.
– А как же фрау Мюллер? – подколол Фельдман.
– Ты считаешь, фрау Мюллер исчезнет из этой деревни? – оживился Гюнтер, – Или я куда-то денусь из этой страны? Считай, что шутка не удалась, Павел. В деревне Зандерс остались семь пожилых людей, способных вспомнить события далеких времен, когда дикие русские племена… в общем, неважно. Двое – Андреа Рузбик и Вилли Шон – выжили из ума, беседа с ними заведет в тупик. Курт Харбиндер весь сентябрь сорок пятого провел в мастерских Урби Штрассера, занимался ремонтом постоянно ломающейся советской техники. Хелен Айзенгер прекрасно помнит оккупацию, молодых советских офицеров из расквартированной в Зандерс части, но информацией по нужному нам эпизоду не владеет. Барбара Шмут обладает феноменальной памятью – особенно на события, не представляющие интереса. Остались Хельга и Рихард Зоннерманн – престарелая супружеская чета. По закону всемирной подлости с этой почтенной парой я поговорил в последнюю очередь. Весьма радушные люди…
– Ну, не тяни, умоляю, – взмолился Фельдман.
– Не знаю, – сменил тон и выражение лица Гюнтер, – В этом есть что-то странное. Что-то поистине мистическое.
– Ты имеешь в виду?.. – напрягся Вадим.
– Я имею в виду везенье. Что-то невероятное. Они вспомнили тот вечер. Тот промозглый осенний вечер, когда группа советских военных на конфискованном из гаража Франца Губерта «Мерседесе»…
– Убью! – взревел Фельдман.
– Прибыла в замок Валленхайм, – невозмутимо закончил Гюнтер и на всякий случай отодвинулся от нервно дрожащего Фельдмана, – Они не помнят, какое было число, да и странно, если бы помнили. Но вечер врезался в память. Рихарду Зоннерманну было шестнадцать лет, по этой малолетней причине оккупационные власти никуда его не мобилизовали. Хельге Шварцман – пятнадцать. Пять лет спустя они поженятся и проживут долгую скучную жизнь. Рихард шестьдесят лет отработает в слесарной мастерской своего брата, Хельга примерно столько же – счетоводом в местной конторе. Рихард был озорным и смелым мальчишкой. В тот вечер они гуляли. Заметьте, мы имеем свидетельства не одного, а двух человек, обладающих хорошей памятью. Рихард в тот вечер решил блеснуть, предложил Хельге прогуляться к замку, в окрестностях которого можно найти укромный уголок, где можно обниматься, целоваться… Хельга очень боялась, но согласилась. В замок проникать не хотели – во-первых, мои соотечественники люди законопослушные, во-вторых, вся округа боялась сумасшедшего барона, о котором ходили всякие леденящие слухи. Рихард предложил посидеть в сторожке, от которой до замка рукой подать. Они сошли с дороги, но тут их настиг свет фар, Рихард потащил подругу в кусты, зажал ей рот. Вы бы видели, с каким благоговением они вспоминают этот момент – единственное яркое событие за такую долгую жизнь…
– Короче, – гаркнул Фельдман.
– «Мерседес» остановился на дороге перед замком. Он не мог проехать, там просто не было подъезда. Вышел водитель, из кузова посыпались солдаты, потом выбрались три офицера – они явно были навеселе.
– Они отличали солдат от офицеров? – спросил Вадим.
– Рихард отличал, – кивнул Гюнтер, – Он провел детство в милитаризованной стране. У солдат автоматы и пилотки, офицеры в фуражках и с пистолетами. Уже темнело, но всё было видно. Офицер выкрикнул команду, солдаты выстроились у стены косой шеренгой, несколько человек пошли в обход, остальные полезли в подвалы, куда имелся отдельный вход. Офицеры посовещались, вынули пистолеты, вошли в замок. Парень с девушкой все это время сидели в кустах. Они собрались бежать в деревню, но тут в машине, которая стояла недалеко от них, заскрипела дверь. Из кабины спрыгнул еще один офицер…
Холодная змейка забралась в позвоночник. Не тот ли самый пресловутый «момент истины»? Фельдман уже не выступал, жадно пожирал глазами рассказчика.
– Вы поняли, да? – победно смотрел на них Гюнтер, – В кабине рядом с водителем ехал еще один офицер. Похоже, пьяный, уснул, а когда проснулся, в грузовике никого не было. А коллеги про него забыли, ушли. Он выбрался из машины, прислонился к капоту, чтобы не упасть, постоял, собираясь, оторвался от машины, закурил, помочился на колесо. Рихард с Хельгой с ужасом вспоминают, как, застегнув штаны, офицер Советской армии пронзительным оком посмотрел на кусты, в которых они сидели. Ребята онемели от страха. На всю жизнь они запомнили этот жгучий взгляд. Они решили, что их заметили, но двигаться не могли, словно приросли к земле. Но офицер ничего не понял. Вынул пистолет из кобуры и потопал в замок, старательно удерживая равновесие. Ребята точно помнили: он пошел за своими коллегами. Никто из рядовых в замок не поднимался…
