– Вечером появится господин из российского посольства, – хвастливо заявил он, – Хорошо иметь полезные связи, двоечник. Попутно я напряг один источник, работавший когда-то на «Штази». Заряжены подчиненные по агентству – будем считать, что поиск офицера Советской Армии без особых примет стартовал. Расслабься, старик, – широко зевнул Павел, – Нас пока не ищут в Берлине. После разговора с полицией… если не окажемся, конечно, за решеткой, переберемся в другую гостиницу. Погуляем по Унтер-ден-Линден, самой красивой улице Берлина, заглянем на Курфюрстендамм – там прелестные магазины. Дыши спокойно. Но дальше кафетерия в подвале лучше пока не ходи… Кстати, есть идея перебраться на «постоялый двор» Ларса Строшена на площади Аденауэра, слышал о таком? А я однажды даже ночевал. Двести евро за ночь, недорого. Но просто пестня, Вадим! Строшен – музыкант и художник, и детище его – просто неповторимо. Тридцать комнат, все разные. Дизайн каждой – произведение искусства! Комната – тюремная камера, комната с летающей кроватью, комната в зеркалах, комната с двумя гробиками вместо постелей, комната «вверх тормашками», где все наоборот, ты ходишь по потолку, а над тобой прикручена мебель… Лично я ночевал в комнате, имитирующей прозекторскую. Там даже муляжи покойников были – весьма убедительные, и пахли…
Следующий звонок Фельдман произвел из ванной комнаты. Выбрался какой-то нервный, с полотенцем, затянутым на шее.
– Кто это был? – насторожился Вадим, – Неприятности? Тебе помочь повеситься?
– Сам догадайся, – проворчал Павел, – То толстеет, то худеет, на всю хату голосит. Не гармошка. Она считает, что я тут изменяю ей полным ходом. Жалуется на безденежье. Знаешь, что такое бедность, Вадим? Это когда из всех запасов остается только словарный!
– Тебе не страшно, что она там одна?
Павел не смутился.
– Она уехала временно из дома. Живет у подруги. За нашу совместную жизнь это девятый или десятый раз. Удивляюсь я порой терпению Эльвиры…
В тот же час он снял блокировку на отдельные входящие звонки, набрал номер, гадая, правильно ли делает.
– Скотина! – завизжала Лиза. Вадим зажмурился от удовольствия, никогда еще женский визг не доставлял ему такого наслаждения, – Ты что, не мог раньше позвонить?! Я уже похоронила тебя! Я вся седая, некрасивая и толстая!
– Почему толстая? – не понял Вадим, – Таблетки от похудения принимаешь?
– Жру потому что все подряд! На нервной почве!
Она замолчала. Вадим напрягся. Если женщина внезапно замолчала, она явно хочет что-то сказать.
– Ты права, дорогая, – вздохнул Вадим, – Совесть подсказывает застрелиться. Но жизненный опыт возражает. Я скоро приеду. Прости, но я действительно не мог позвонить. Ты в порядке?
– Как это мило, что ты спросил, – умилилась Лиза и с размаху швырнула трубку.
– Женщину проще поменять, чем понять, – тут же всунулся в комнату Фельдман.
К вечеру Вадим был порядком под градусом. Битый час просидел в подвальном помещении, истребляя пинты пива и отнекиваясь от страшненьких проституток. Таращился в телевизор, в котором пышным цветом цвела реклама – бестактный двигатель торговли, грохотала вечная война за влияние над густой, пахучей, маслянистой жидкостью черного цвета. Вернувшись в номер, обнаружил Фельдмана с одной из проституток. Слегка одетая девочка жеманно хихикнула, закрывая трусики газеткой. Стена, – машинально оценил Вадим. Сплошная штукатурка.
– Соотечественница, – представил партнершу подогретый Фельдман, – Посмотри, какая хорошенькая. Была рекламным лицом Урюпинской гуталиновой фабрики. Слушай, ты можешь осуждать меня сколько угодно, но давай быстрее проходи в комнату. И не высовывайся, пока не скажу…
Всю ночь его терзала холодная немецкая клаустрофобия. Последние сутки в стране, решительно отторгаемой организмом. Наутро заявился работник российской дипломатической структуры – этому парню Фельдман когда-то оказал услугу. Вопрос с поездкой в немецкую тюрьму решился в пользу несостоявшихся заключенных. Полицейских было двое, они рассматривали русских «туристов» с нескрываемой неприязнью. Задавали вопросы, львиная доля которых была непроходимой тупостью. Просили говорить помедленнее, десять раз повторить, все подробно записывали. «Свидетели» крепились, усмиряли жгучее желание выбить из господ полицейских их надменную официозную дурь. А те заставили расписаться в десятках бумаг, с сожалением посмотрели на их запястья, не отягощенные наручниками, откланялись.
– Сходите в церковь, Павел Викторович, – осклабился работник дипломатической структуры, – Православная здесь неподалеку. И живо в аэропорт – ваш рейс через три часа. Уедете городской электричкой со станции Friedrichstrasse. Аэропорт Шенефельд, 18 километров на юго-восток от Берлина. Кстати, в Интернет запущена деза, что вы улетаете ЗАВТРА. Мне трудно было это устроить, но, надеюсь, мы с вами сочтемся.
– Боже мой, – бормотал Павел, утрамбовывая шмотки в сумку, – Я живу, как какая-нибудь Пугачева – расходы необозримы по сравнению с доходами…
Но нервы шалили. Рейс «Люфтганзы», благополучная посадка в Шереметьево под одобрительное рукоплескание салона. Они не покидали территорию аэропорта. Буквально через час их опять вознесло в небо – теперь уже омским рейсом. Благополучная посадка под рукоплескание публики… Полночи в гостинице, такси до железнодорожного вокзала, стояние в кассу, билет до Н-ска на раздолбанный пассажирский поезд. С титаническим трудом удалось добыть у кассирши двухместное купе: проявили всю силу двойного мужского обаяния…
– Двенадцать часов – и мы у истока, – возвестил Фельдман, выдергивая из сумки, как гранату, сосуд с дорогостоящим коньяком, – Мы достигли цели и поняли, что промахнулись. Предлагаю напиться до изумления.
За окном тянулись необъятные Кулундинские степи. Самый раздражающий участок Транссиба. Коньяк не брал за живое. Вадим завалился на полку, тупо созерцал подпрыгивающий потолок.
– Месяц «Драбадан» не удался, – сконфуженно пошутил Фельдман и удалился в коридор. Вадим закрыл глаза.
– SMSл жизни, – пошутил Павел, вернувшись через час, – Рассылаю сообщения во все концы необъятной вселенной. И принимаю же оттуда. Всё, – он бросил телефон в ботинок, – Отстрелялся.
– Заряди у проводницы, – пробормотал Вадим.
– А ты ее видел? – возразил Павел, – Не обладаю такой бездной обаяния. Плохо выглядишь, Вадим.
– Нервничаю.
– Терпи. Проехали Барабинск. Ну и публика там мается. Кого у нас только нет в стране – работающие нищие, неработающие пьющие… Мы здорово накололись, приятель. Товарищ из «Штази» пробить информацию не смог. Данные тупо засекречены. Бред. Не было в районе Аккерхау секретных объектов. Значит, у кого-то большие возможности. Мои коллеги тоже поработали. Включили пару чинов в штабе округа, имеющих связи в архивах Минобороны. В принципе, могли получить любую разумную информацию. А информация о гарнизоне в Аккерхау, занимающемся всего лишь патрулированием участка стратегического шоссе, согласись, разумная. Какая, к черту, секретность? Но информацию они не получили. Вернее, получили, но то, что мы и так знаем. Третья рота третьего батальона второго полка 116-й отдельной стрелковой дивизии. Командир роты капитан Дягилев. Трое взводных – угадай, кто. Всё. Упоминания о прочих офицерах отсутствуют. Слабо верится, что их не было. Должностей – масса. Это не просто стрелковое подразделение, это ГАРНИЗОН – со всеми хозяйственными, транспортными, инженерными и прочими вытекающими, не говоря о представителях Особого отдела. Такое ощущение, что информацию просто УДАЛИЛИ. Причем грамотно. Четвертый офицер – не ротный Дягилев. Капитан Дягилев в ту ночь был пьян и спал в объятиях сожительницы Матильды… Зато имеется подробная информация о дальнейших перемещениях третьей роты. Передислокация в Эммштель, охрана лагеря для перемещенных лиц совместно с французским батальоном майора Дюпрэ; караульная служба на станции Анхаузен недалеко от Франкфурта-на-Одере – через станцию проходили эшелоны, вывозящие бесценное добро из Германии в Союз. Отправка на родину, расформирование части в Витебске…
– И что же делать? – спросил Вадим.
– Работать, – пожал плечами Фельдман, – Наш труд в первую очередь нужен нам самим…
Страх не отпускал. Молясь о продолжении жизни, они сошли на Западной площадке, где поезд делал двухминутную остановку. Самая окраина. Родная земля в их отсутствие не сделалась краше и привлекательнее. Они сидели в запущенном сквере какого-то местного очага культуры, жевали мокрые хот-доги, тоскливо смотрели, как двухлетний карапуз, сбежавший от мамаши, свирепо растаптывает лужу.
– Отлично прокатились, – резюмировал Павел, – Мы стали на несколько тысяч евро богаче, но с мертвой точки практически не сдвинулись. Поедем… – он тяжело вздохнул, – Имеется одна конспиративная хаза. Другой конец города. Там и заночуем.
