Согласно адресу, предоставленному нам Вивьен Норби, Генри Кейсес жил так близко от кемпинга, что не имело смысла ехать туда на машине. Учитывая случившееся с ним, мы решили, что будет лучше, если я пойду к нему один.
Мы с Пенни не хотели разделяться, но теперь вооружились и уже не были такой легкой добычей. Она осталась в коттедже кемпинга с Майло и Лесси.
Генри Кейсес жил в великолепном викторианском доме с большим, широким парадным крыльцом и дверью из двух половинок с окном из цветного стекла над ней.
Два с половиной года тому назад мать Генри переехала в Смоуквилл из Атланты, чтобы вести домашнее хозяйство.
Я позвонил, и дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти. С белоснежной кожей, большими глазами, хрупкой фигурой, но сильные руки говорили о том, что она не чурается тяжелой работы, а выражение лица подсказывало, что она не отступит перед трудностями.
– Добрый день, – поздоровалась она с южным выговором.
– Миссис Кейсес?
– Мать Генри, да.
– Миссис Кейсес, меня зовут…
– Я знаю, кто вы, мистер Гринвич. Ума не приложу, почему вы здесь, но я рада встрече с вами.
Она отступила назад и пригласила меня войти.
Хотя миссис Кейсес понимала, что я надеялся повидаться с ее сыном, первым делом она пригласила меня в библиотеку, где было много книг и ни одного дивиди.
Но прежде всего внимание привлекали две картины Генри. Природа одарила его огромным талантом.
Художник-реалист с филигранной техникой, одну картину он написал яичной темперой, вторую – техникой сухая кисть[27]. Его чувство света, чистота исполнения приковывали взгляд. Влияние Эндрю Уайета[28] не вызывало сомнений, но темы картин он выбирал сам, как и замысел исполнения.
Отвернувшись от второй картины, я сразу перешел к делу:
– Миссис Кейсес, ваш сын дружил с Томасом Лэндалфом?
Она смотрела мне в глаза так же прямо, как Пении, и я видел, что она уже решила довериться мне.
– Да. Они были близкими друзьями.
– Генри верит, что Том Лэндалф убил жену и дочь, а потом облил себя бензином и поджег?
– Нет, мистер Гринвич, не верит.
– Пожалуйста, зовите меня Кабби.
– Спасибо, Кабби. Я – Арабелла. Белла для друзей.
– Не задавался ли Генри вопросом, что на него напали те самые люди, которые убили Лэндалфов?
– Он в этом уверен. Но полиция считает, что дело Лэндалфа закрыто. И в деле Генри никакого прогресса нет.
– Белла, люди, которые убили Лэндалфов и изувечили вашего сына… теперь пытаются убить мою семью и меня.
– Тогда да поможет вам Бог, Кабби. И я уверена, Генри захочет вам помочь. Полагаю, вы хотите его увидеть.
– Если этим я не очень нарушу его покой.
– Вы готовы к встрече? Знаете, что они с ним сделали?
– Да. Но я понимаю, есть разница – услышать и увидеть своими глазами.
– Разница есть, – согласилась Белла. – Запомните только, ему не нужны ни жалость, ни даже сочувствие. Особенно от человека, которым он восхищается, такого, как вы.
Я кивнул.
– Я его не оскорблю.
– Вы, возможно, слышали полицейскую версию о том, что Генри познакомился с какими-то людьми в баре для геев и куда-то уехал с ними, не подозревая, что попал в руки психопатов.
– Я такого не слышал.
– Это неправда. Генри – не гей, и изувечили его не геи. Его разбудили в этом самом доме, куда-то увезли глубокой ночью… и вернули двумя месяцами позже. Пожалуйста, подождите здесь. Я скажу, что вы пришли в гости.
Десять минут, проведенных в одиночестве. Я любовался двумя картинами.
Больше Генри Кейсес не написал ни одной. В возрасте тридцати шести лет его ослепили, закапывая в глаза кислоту. И кисти ампутировали в запястьях с хирургической точностью.
Возможно, потому, что он очень красноречиво говорил о живописи и культуре, не одобряя идеологическое искусство, ему вырезали язык и голосовые связки.
И теперь он жил, ничего не видя, ничего не чувствуя на вкус, лишенный простых средств общения, не имея возможности выплеснуть свой талант, все еще по эту сторону смерти, но, возможно, в самые тяжелые моменты думающий о том, а не сделать ли ему последние в этом мире шаги.
Большую гостиную на первом этаже, где раньше принимали гостей, превратили в совмещенную спальню, кабинет и мастерскую. Деревянный пол не застилал ковер.
Мольберты, кисти и краски предполагали, что Генри как-то продолжал работать, но никаких картин я не увидел.
С босыми ногами, в джинсах и фланелевой рубашке, он сидел на вращающемся стуле на колесиках у компьютера. Повернулся к нам, когда мы приблизились.
Его стеклянные глаза (на самом деле пластиковые полусферы), подсоединенные к глазным мышцам, двигались, как настоящие глаза, но он ничего не видел.
Он оставался красивым мужчиной, и ни по выражению его лица, ни по манере поведения не чувствовалось, что Генри признал себя побежденным.
Механические кисти (не протезы, напоминающие настоящие кисти, а роботизированные устройства с тремя пальцами) подсоединялись к культям и, вероятно, управлялись нервными импульсами.
Когда я говорил, что очень рад встрече с ним и восторгался картинами, которые видел в библиотеке (надеюсь, у него не возникло сомнений в моей искренности), он слушал с улыбкой.
Потом повернулся к компьютеру и клавиатуре и одним стальным пальцем начал печатать.
Наверное, я не смогу представить себе, какие титанические усилия потребовались ему, чтобы научиться находить нужные клавиши без помощи глаз и пальцев, которые чувствовали, к чему прикасаются.
Когда он закончил, я предположил, что могу подойти ближе и прочитать написанное, но, прежде чем сделал первый шаг, он нажал на еще одну клавишу, и синтезированный голос компьютера озвучил написанное: «Я – ваш преданный поклонник. Прочитал половину последней книги. Блестяще».
Белла указала на портативный сидиплеер и аудиоиздание романа «Джаз ясного дня» на столике у дивана.
Его мать уже объяснила причину моего прихода сюда. Он согласился ответить на мои вопросы, более того, ему не терпелось помочь нам.
Я рассказал ему о Ширмане Вакссе, о том, чего мы уже натерпелись от критика.
Ранее, в телефонном разговоре, Вивьен Норби назвала Ваксса не просто загадкой, а черной дырой. Проведя в Интернете многие часы, она не смогла выудить оттуда что-то такое, чего мы уже не знали.
Кем были его родители? Где он родился? Где учился? Кем работал до того, как появилась его книга о писательстве, которую многие университеты начали использовать в учебном процессе? Именно благодаря этой книге он и стал рецензентом национальной газеты. На эти и на многие другие вопросы ответов Вивьен не нашла.
