Удержаться от подобных досужих спекуляций невозможно – да простит меня читатель. Вернемся к нашей истории.
В газете были помещены фотографии горного обвала близ Вентимильи и нового химического завода в Зальцбурге, а также какой-то стычки в окрестностях Иркутска (от этой фотографии остался блеклый клочок, о чем я вскоре расскажу).
– Так вот, она называлась… – Браунлоу напрягся и победно щелкнул пальцами. – «Федеральная полиция окружает бандитов».
– Какая еще федеральная полиция? – спросил я.
– То-то и оно, – отозвался Браунлоу. – На вид с обеих сторон были по большей части китайцы, но среди них затесались двое-трое парней повыше – может, американцы, британцы или скандинавы… А вот про что в газете было много, так это про горилл, – внезапно вспомнил он. – Без конца разговоры про горилл. Не столько, сколько про бурение, но все равно без конца. Фотографии. Карта. Отдельная статья и несколько заметок.
Оказывается, в газете было объявлено о смерти последней гориллы. Трагедия, произошедшая в африканском заповеднике для горилл, вызвала заметное возмущение в обществе. Популяция горилл в мире много лет сокращалась. В 1931 году их численность, как считалось, не превышала девятисот особей. После прихода к власти Федерального совета она упала до трехсот.
– Какого такого Федерального совета? – спросил я.
Браунлоу знал о нем не больше моего. Но когда он прочитал эту фразу, она почему-то не показалась ему примечательной. Очевидно, упомянутому Совету пришлось заниматься всем сразу, а ресурсов ему не хватало. Поначалу у меня сложилось впечатление, что это, наверное, был какой-то совет по охране природы, созданный наспех в чрезвычайной ситуации, чтобы спасать редких представителей фауны, которым грозило вымирание. За гориллами плохо наблюдали и недостаточно их охраняли, и внезапно животных выкосила новая опасная разновидность гриппа. Все произошло, по сути дела, прежде, чем кто-то что-то заметил. Газета требовала расследования и жестких мер по реорганизации.
Видимо, этот Федеральный совет, что бы он собой ни представлял, в 1971 году был весьма важным учреждением. Его название снова и снова мелькало в статье о лесонасаждениях. Браунлоу заинтересовался – у него имелись крупные вложения в лесозаготовительных компаниях. Этот Федеральный совет, похоже, отвечал не только за недуги диких горилл, но и за лесопосадки – только вдумайтесь, что за названия здесь перечислены! – в Канаде, штате Нью-Йорк, Сибири, Алжире и на Восточном побережье Англии, и его обвиняли во всяческих недоработках при борьбе с насекомыми-вредителями и разнообразными грибковыми болезнями растений. Он перепрыгивал все современные границы самым поразительным образом. Влияние его охватывало весь мир. «Несмотря на недавние дополнительные ограничения на применение древесных пиломатериалов в строительстве и мебельном деле, сохраняется высокая вероятность сокращения площади лесов и падения уровня осадков практически во всех находящихся под этой угрозой регионах начиная с 1985 года и далее. Следует признать, что Федеральный совет запоздал с решением этой задачи, и работа его с самых первых дней сводилась к борьбе с последствиями чрезвычайной ситуации, однако, если учесть наглядные данные отчета, подготовленного Комиссией Джеймса, для проявленных Советом вялости и самонадеянности нет никаких оправданий».
Я могу привести цитату из этой статьи, поскольку она, собственно говоря, лежит передо мной сейчас, когда я пишу эти строки. Более того, это все, что уцелело от той необыкновенной газеты, о чем я вскоре расскажу. Прочее уничтожено, и все, что мы можем о ней узнать, хранится теперь в памяти Браунлоу – твердой, но не вполне достойной доверия.
5
Дни идут, а мысли мои продолжают вертеться вокруг этого Федерального совета. Означает ли это выражение (что весьма вероятно) некую всемирную федерацию, научный контроль над жизнью человечества через каких-нибудь сорок лет? Эта идея кажется мне просто ошеломительной. Я давно считаю, что людям суждено рано или поздно объединиться в «мир всеобщий и союз племен» [163], как выразился Теннисон, однако до сих пор предполагал, что процесс такого объединения займет столетия. Впрочем, у меня неважное чувство времени. Я склонен недооценивать темпы перемен. В 1900 году я писал, что аэропланы появятся «в течение пятидесяти лет». Между тем не успел наступить даже 1920 год, а эти треклятые штуковины уже шныряли повсюду и развозили пассажиров.
Позвольте мне очень кратко пересказать остальное содержание той вечерней газеты. По-видимому, в ней уделялось немало внимания спорту и моде; много говорилось о каких-то «представлениях» (с картинками); значительное место занимала иллюстрированная критика декоративного искусства, особенно архитектуры. Архитектурные сооружения на фотографиях, которые видел Браунлоу, были «величественные – даже грандиозные… огромные многоэтажные дома, как в Нью-Йорке, только еще больше, и все впритык друг к другу…». К сожалению, рисовать он не умеет. Некоторые разделы были посвящены чему-то такому, чего он не мог понять, но думает, что это «как-то связано с радиопередачами».
Все это указывает на жизнь высокоразвитого общества, очень похожую на ту, какую мы ведем сегодня, но, возможно, несколько лучше и красочнее. Однако было в ней и отличие.
– Рождаемость – семь на тысячу, – сказал Браунлоу, порывшись в памяти.
Я ахнул. Самая низкая рождаемость в Европе – не меньше шестнадцати на тысячу. В России рождаемость сорок на тысячу и снижается медленно.
– Да, семь. Точно, семь. Мне это бросилось в глаза. В одной статье.
– Но что это была за рождаемость? В Великобритании? В Европе? – спросил я.
– Пишут – рождаемость, и все, – ответил Браунлоу.
Думаю, это самый загадочный момент во всей этой удивительной истории, приоткрывшей нам дверь в мир наших внуков. Рождаемость семь на тысячу означает, что население планеты не сохраняется на прежнем уровне: его численность снижается, причем очень быстро, если, конечно, смертность не упала еще ниже. Вполне возможно, что в том мире люди умирают реже, а живут гораздо дольше. На сей счет Браунлоу не мог ничего прояснить. Толпа на фотографиях не показалась ему «старичьем». Там было много детей, молодежи и людей, которые выглядели молодо.
– Браунлоу, а как там с преступностью? – спросил я.
– Что-то есть, – ответил Браунлоу. – Шел какой-то шумный процесс по делу об отравлении, но разобраться в нем оказалось жутко трудно. Сами знаете, как бывает с преступлениями. Если не читаешь все материалы с начала, сложно уяснить, что к чему. Газетчики не понимают, что по поводу каждого преступления нужно давать краткий обзор положения дел на текущий день, – и через сорок лет они до этого не додумались. Или не додумаются – это уж как вам будет угодно… Упоминалось о нескольких преступлениях и о том, что в прессе называют «сюжеты», – подытожил он. – Сюжеты о каких-то событиях в личной жизни знаменитостей. Мне бросилось в глаза, что журналисты там больше наших репортеров симпатизируют тем, о ком пишут, больше интересуются мотивами, а не просто стараются что-то разнюхать о герое. У них, если можно так выразиться, психологический подход.
– А о книгах много пишут? – полюбопытствовал я.
– О книгах вообще ничего не припомню, – сказал он.
И все. За исключением немногих мелочей вроде того, что в году, вероятно, появился тринадцатый месяц, больше ничего. Это просто пытка. Вот вся суть рассказа Браунлоу. Он просто прочел ту газету, как читают любую другую. Он был как раз в том состоянии алкогольного умиротворения, когда поверишь во что угодно и поэтому ничему не удивляешься. Браунлоу понимал, что читает вечернюю газету, которая будет издана через сорок лет, но сидел перед камином, курил, потягивал виски – и волновался не больше, чем если бы читал фантастическую книгу о будущем.
Вдруг его маленькие медные часы пробили два.
Браунлоу поднялся и зевнул. Отложил эту непостижимую, эту чудесную газету, как отложил бы любую старую газету, отнес корреспонденцию на конторку и с ленивым проворством очень усталого человека раскидал по углам одежду и улегся спать.
