Фэй Чапин, Дон Визи и некоторые другие старики, околачивающиеся на пикниковой площадке возле шоссе 3 (они оттянутся к бильярдной на Джексон-стрит, как только солнце бабьего лета потускнеет и на улице похолодает), видели в этой улыбке лишь еще одно подтверждение тому, что старик Дор, несмотря на свои вечные книжки стихов, был абсолютно безмозглым. Дон Визи, которого никто не считал мистером Умником, взял в привычку называть Дорранса Главным Старым Ослом, а Фэй однажды сказал Ральфу, что его, Фэя, нисколько не удивляет то, что старина Дор дожил до своих сильно-за-девяносто. «Те, у кого нет мебели на верхотуре, всегда живут дольше, — объяснял он Ральфу летом. — Им не о чем беспокоиться. Потому у них не подскакивает давление, у них не лопаются сосуды и не летят клапаны».
Однако Ральф не был в этом уверен. Сладковатая улыбка Дорранса не внушала ему мысли о том, что у старика не хватает мозгов; она придавала Дору вид некоего много знающего призрака… Нечто вроде провинциального Мерлина. Тем не менее сегодня он вполне мог бы обойтись без визита Дора; этой ночью он поставил новый рекорд, проснувшись в 1.58, и теперь на него навалилась жуткая усталость. Ему хотелось только одного: сесть в своей комнате, выпить кофе и попытаться почитать один из вестернов, которые он купил в городе. Может, попозже он предпримет еще одну попытку задремать.
— Привет, — сказал Дорранс. Книжка, которую он держал в руках, была в бумажной обложке. «Кладбищенские ночи» какого-то Стивена Добинса.
— Привет, Дор, — ответил он. — Хорошая книга?
Дорранс взглянул на книжку так, словно забыл, что держит ее в руках, потом улыбнулся и кивнул:
— Да, очень хорошая. Он пишет стихи, похожие на рассказы. Я не всегда люблю такое, но иногда они мне нравятся.
— Это хорошо. Послушай, Дор, я рад тебя видеть, но я слегка устал от прогулки в гору, так что, может, ты зайдешь как-нибудь в дру…
— О, конечно, — сказал Дорранс, вставая. От него исходил слабый запах корицы, который всегда наводил Ральфа на мысль о полумраке музейных залов, о египетских мумиях, обмотанных красными бархатными веревками. Морщин у Дора почти не было, не считая крошечных «вороньих лапок» вокруг глаз, но возраст угадывался безошибочно (и сразу становилось немного страшно): голубые глаза выцвели до водянисто-серого цвета апрельского неба, а кожа обладала прозрачной чистотой, напоминавшей Ральфу кожу Нат. Губы — слегка отвисшие, бледно-лилового цвета — издавали легкие причмокивающие звуки, когда он говорил. — Конечно, разумеется, только я пришел не в гости; я пришел передать тебе послание.
— Какое послание? От кого?
— Я не знаю, от кого оно, — сказал Дорранс, окидывая Ральфа взглядом, высказывающим подозрение, что Ральф или дурак, или разыгрывает слабоумного. — Я не лезу в долгосрочные дела. Я и тебе говорил, чтобы ты не лез, помнишь?
Что-то такое Ральф помнил, но будь он проклят, если знал, что именно. Но сейчас ему было наплевать. Он устал, и ему уже пришлось выслушать немало утомительных разглагольствований по поводу Сюзан Дэй от Гама Дэвенпорта, стремившегося обратить его в свою веру, и теперь у него не было ни малейшего желания возиться еще и с Доррансом Марстелларом, каким бы чудесным ни было это субботнее утро.
— Ну хорошо, передай тогда мне это послание, — сказал он, — и я поковыляю к себе наверх, идет?
— О, конечно, хорошо, отлично… — Но тут Дорранс смолк, глядя через улицу на то, как свежий порыв ветра закрутил вихрем кучу листьев и швырнул в яркое октябрьское небо. Его выцветшие глаза широко раскрылись, и что-то в них снова заставило Ральфа подумать о Единственной-и-Неповторимой-Малышке — как та ухватилась за серо-голубые следы, оставленные его пальцами, и как она смотрела на цветы, окутанные туманом, в вазе у раковины. Ральф раньше видел, как Дор по часу, а то и больше, стоял на шоссе 3, наблюдая, как самолеты отрываются от земли, с таким же выражением лица и слегка отвисшей челюстью.
— Дор! — подстегнул он старика.
Редкие ресницы Дорранса дрогнули.
— О-о! Верно! Послание! Послание такое… — Он слегка нахмурился и глянул вниз, на книжку, которую теперь мял в руках. Потом лицо его прояснилось и он вновь перевел взгляд на Ральфа. — Послание такое: «Отмени назначенную встречу».
Теперь настал черед Ральфа хмуриться.
— Какую встречу?
— Тебе не надо было лезть в это, — повторил Дорранс и тяжело вздохнул. — Но теперь уже слишком поздно. Сделанного не воротишь. Только отмени встречу. Не давай этому парню втыкать в тебя булавки.
Ральф уже отворачивался к крыльцу; теперь он снова повернулся к Доррансу:
— Хонгу? Ты говоришь про Хонга?
— Откуда мне знать? — раздраженным тоном спросил Дорранс. — Я же говорил тебе, я в это не лезу. Иногда только передаю какое-нибудь послание, как сейчас, вот и все. Я должен был сказать тебе, чтобы ты отменил встречу с тем, кто втыкает булавки, и я это сделал. А ты поступай как знаешь.
Дорранс вновь уставился вверх, на деревья на противоположной стороне улицы, и его странное лицо без морщин опять приняло выражение робкого восхищения. Сильный осенний ветер ерошил его волосы, и они шевелились, как водоросли. Когда Ральф дотронулся до его плеча, старик довольно охотно повернулся к нему, и Ральф вдруг понял: то, что Фэй Чапин и другие считали глупостью, могло на самом деле быть радостью. Если так, то эта ошибка, возможно, характеризовала их намного больше, чем старину Дора.
— Дорранс?
— Что, Ральф?
— Это послание — кто передал его тебе?
Дорранс обдумал вопрос — или, быть может, лишь притворился, что обдумывает, — а потом протянул ему свой экземпляр «Кладбищенских ночей»:
— Вот, возьми.
— Нет, я пас, — сказал Ральф. — Я не очень-то разбираюсь в стихах, Дор.
— Эти тебе понравятся. Они как рассказы…
Ральф подавил сильное желание схватить и встряхнуть старика так, чтобы его кости защелкали, как кастаньеты.
— Я только что набрал в городе, в «Последних страничках», несколько бестселлеров. Я только хочу знать, кто передал тебе послание про…
Дорранс всунул книжку стихов в правую руку Ральфа — в левой он держал вестерны — с неожиданной силой:
— Одно из них начинается так: «Если я начинаю, я действую стремительно, чтобы успеть потом что-то еще».
И, прежде чем Ральф успел вымолвить хоть слово, старина Дор направился через лужайку к тротуару. Он свернул налево и двинулся к развилке с лицом, сонно задранным вверх, к голубому небу, где бешено летали листья, словно спеша на встречу с чем-то неведомым — там, за горизонтом.
