НеЛоис: Люк, мне пора спать:
ЛДГ6678: Да знаю, знаю! Мне тоже.
НеЛоис: До завтра?
ЛДГ6678: За тобой заехать?
НеЛоис: Конечно.
ЛДГ6678: Я привезу завтрак, если ты назначишь мне свидание.
НеЛоис: Ты и так привезешь.
ЛДГ6678: Кажется, теперь мне придется попотеть, чтобы удивить тебя, Лондон Лэйн!
НеЛоис: Еще как придется!
ЛДГ6678: Спокойной ночи, красотка.
НеЛоис: Спокойной ночи, Люк.
— Может, мне не ходить на этот бал? — спрашиваю я у мамы в надежде, что она ответит «нет». Сейчас вечер пятницы, и мы устраиваем моему платью последние смотрины перед главным торжеством завтрашнего дня.
Для мамы все это значит гораздо больше, чем для меня. Для нее это — важнейшее событие в моей жизни, для меня — не более чем воспоминание.
Ничего неожиданного.
Я знаю, как Люк будет выглядеть в смокинге (совершенно сногсшибательно), знаю, что буду чувствовать себя принцессой в простом черном коктейльном платье (до воскресенья, разумеется), что Кристофер Осборн и Карли Линч будут выбраны королем и королевой бала, что сегодняшний вечер закончится блинчиками в круглосуточном кафе на Стэйт-стрит.
Мои волосы небрежно заколоты на затылке. Я знаю, что завтра причешу их по-другому, поэтому сдаюсь и вынимаю заколки. Волосы мягко рассыпаются по моим плечам.
Так гораздо лучше.
Мама не слышит моего вопроса, она думает о чем-то своем, машинально поглаживая кромку платья, лежащего возле нее на моей кровати.
— Мам? — окликаю я, поворачиваясь на табурете перед зеркалом, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Ох, прости, детка, ты что-то сказала?
— Я говорю, может быть, мне не ходить завтра? Хочешь, я останусь дома, с тобой?
— Что за глупый вопрос, я даже слышать такое не хочу! — говорит она, выпрямляясь и выпуская из рук платье. Я чувствую облегчение и одновременно жгучий стыд за это облегчение.
— Ничего не глупый. Ты беспокоишься, и я хочу побыть с тобой.
— Спасибо, Лондон, но завтра вечером со мной ничего страшного не случится. Ты же помнишь, Джим сказал, что на это уйдет несколько недель, не меньше.
Я слегка вздрагиваю при мысли о маленьком детском теле, которому предстоит эксгумация. Я всей душой надеюсь, что Джонас жив, но в этом случае на кладбище похоронен чей-то другой ребенок. А если Джонас все-таки жив, то где он сейчас? Счастлив ли он?
— Зато я помогу тебе отвлечься от разных мыслей. Посмотрим какое-нибудь кино, — предлагаю я.
— Лондон, прости, но ты ничего не понимаешь. С тех пор как все это случилось, я разучилась отвлекаться. Не было и дня, чтобы я не думала о твоем брате. Разумеется, это не вернуло его назад, но все эти годы он каждый день был здесь, со мной. Ты поймешь это, когда сама станешь матерью.
В ее глазах стоят слезы, но она не плачет.
— Мне так жаль, мамочка, — шепчу я, чувствуя себя абсолютно беспомощной и непоправимо виноватой еще и за то, что не помню Джонаса, за исключением того дня, когда его похитили.
— Ты ни в чем не виновата, — говорит мама. — И никто не виноват.
Мама встает и быстро прижимает меня к себе.
— Ты просто красавица, — говорит она, убирая волосы у меня с плеча.
— Спасибо, мам.
Я поворачиваюсь, чтобы полюбоваться своим отражением в зеркале. Мама стоит сзади и обнимает меня за талию, положив подбородок мне на плечо.
— Прелестное платье, — шепчет она.
— Это точно, — соглашаюсь я, вспоминая все, что будет дальше.
Я просыпаюсь сама, без будильника. Наверное, сегодня выходной.
Окинув взглядом комнату, замечаю смятое черное платье, перекинутое через спинку рабочего кресла. Схватив со столика свои записи, узнаю, что вчера вечером был школьный бал.
Не буду врать — мне немного жаль, что я его пропустила.
Словно для того, чтобы отвлечь меня от невеселых мыслей, раздается звонок у входной двери. У меня слегка замирает сердце при мысли о том, кто это может быть.
Я слышу, как мама подходит к двери, слов не разобрать, но, судя по ее ласковой интонации, она узнала гостя. Когда две пары ног начинают быстро подниматься по лестнице, я пулей вылетаю из постели и натягиваю бюстгальтер.
На всякий случай.
Через несколько минут, когда мама оставит нас наедине, я пойму, что могла бы отлично обойтись без бюстгальтера.
— Зачем ты его надевала? — вопит Джейми с порога. Мне неловко за себя и стыдно за нее, и я очень надеюсь, что мама нас не слышит.
— Не стой в дверях, — тихо прошу я и нагибаюсь, чтобы взять с кресла платье, на которое она смотрит.
— Не заговаривай мне зубы, — шипит Джейми, делая каменное лицо. — Нет, скажи, ты нарочно меня бесишь?
— Красивое платье, — еще тише говорю я, вешая его на плечики. Платье нуждается в чистке, но я абсолютно не помню, чтобы носила его. — Хочешь, я отдам его в чистку?
— Нет, — грубо рявкает Джейми и, нехотя переступив порог, подходит ко мне и вырывает у меня из рук платье. Я ничего не понимаю, поэтому решаю подождать объяснений.
— Остальное можешь выслать по почте. У тебя остались мои джинсы, пара свитеров и что-то еще, — говорит она, озираясь по сторонам, словно ждет, что я буду отпираться. Это просто смешно, потому что я бы не узнала ее вещи, даже если бы они висели у меня под носом!
— Ладно, — кротко соглашаюсь я. Потом смотрю Джейми в глаза, и она почему-то смущается. Теперь я вижу, что она не слишком уверена в своей ненависти ко мне.
Джейми продолжает шарить глазами по моей комнате и вдруг упирается взглядом в огромную цветную картину.
— Это твой парень намалевал?
— Да, — гордо отвечаю я.
— Просто омерзительно, — кривится Джейми. Она переводит взгляд на противоположную стену — и глаза ее вдруг сощуриваются, превращаясь в два бритвенных лезвия.
— Почему ты до сих пор держишь это? — шипит она, кивая на фотоколлаж под названием «лучшие подруги на всю жизнь».
— Мне нравится, — отвечаю я.
— Идиотство какое-то! И выглядит так, будто это клеил ребенок, — рявкает Джейми и морщится так, словно только что съела лимон.
— Есть немножко, но, по-моему, в этом вся прелесть, — говорю я, пытаясь смягчить ее гнев.
— Лондон, в этом нет никакой прелести! Это просто глупо. Кроме того, мы с тобой больше не лучшие подруги. И вообще не подруги. Неужели ты до сих пор этого не поняла? Сними это немедленно!
— Не буду, — тихо отвечаю я.
— Тогда я сниму, — заявляет она ледяным тоном.
Джейми подходит к плакату и разрывает его пополам. Правая часть остается висеть на стене, а левая оказывается у нее в руках.
