Я вернулся домой, отключил обереги, отворил дверь и проковылял внутрь. Мистер пулей слетел с лестницы и приятельски стукнулся боком об мои ноги. Я с трудом удержался от того, чтобы не заорать.
— Чертов котяра, — только и буркнул я.
Похоже, мое мнение Мистера совершенно не заботило. Он довольно потерся о мои ноги и отошел, позволив мне запереть дверь. Мыш подождал, пока Мистер покончит с приветствиями, и только потом подошел обнюхать мои ноги и подставить мне лобешник, чтобы я почесал его за ушами.
— Привет, — вполголоса окликнул меня Томас. Он сидел в кресле у огня, придвинув на свой край стола несколько свечей и положив на колени книгу. Меч и дробовик лежали у него под рукой. Взгляд его упал на мою ногу, и он тревожно привстал. – Что случилось?
Я поморщился, доковылял до дивана и плюхнулся на него.
— Били-били, не разбили, а вот китайские метательные штучки стоили мне дюжины стежков, — для пущей убедительности я достал из кармана вурдалакову железяку и бросил ее на журнальный столик. – Как Баттерс?
— Вполне, — сказал Томас. – Забавный парень. Устроил здесь на полчаса жуткий шум этой… этой своей фигней для польки, трепался сорок минут кряду, а потом заснул за обедом. Я отнес его в кровать.
— У него тоже выдался напряженный день, — заметил я.
— Он трус, — произнес Томас.
Я сердито покосился на него и раскрыл рот, чтобы возразить, но он предупреждающе поднял руку.
— Пойми меня правильно, Гарри. Он достаточно умен, чтобы понять, что происходит. И он достаточно умен, чтобы понять, что сам не может поделать с этим ни черта. Он понимает: единственное, почему он еще жив – это потому что его защищает кто-то другой. Он не тешит себя иллюзиями о том, что он выбрался из всего этого благодаря собственной ловкости или собственному уму, — Томас покосился на дверь спальни. – Он не знает, как справляться со страхом. Это его душит.
Я вытянул больную ногу поверх журнального стола.
— Спасибо за профессиональный анализ, господин эксперт.
Томас невозмутимо встретил мой взгляд.
— Я видал такое прежде. Я знаю, о чем говорю.
— И тем не менее, — покачал головой я.
— Когда на вас напали в морге вчера вечером, он застыл как столб, так ведь?
Я пожал плечами.
— Не все рождены бойцами.
— Но он застыл, — настаивал Томас. – Тебе пришлось кричать ему в ухо и тащить за собой как чемодан, так?
— Из этого не следует, что он трус.
— Он позволяет страху править собой. А это уже трусость, Гарри.
— Многие реагировали бы точно также, — возразил я.
— Но не многие превращаются в чемодан, тащить который приходится моему брату, — парировал он.
— В первом бою мало кто держится орлом, — заметил я.
— И ведь это не единичный инцидент, — мотнул головой Томас. – Ты сам рассказывал мне, что его упрятали в дурдом после того, как он подал рапорт о трупах из Бьянкиного особняка.
— Ну и что?
— А то, что он вряд ли получил свое место обратно без чьей-то поддержки. Признав какой-нибудь заднице, что он не видел того, что видел на самом деле, — Томас покачал головой. – Он боялся испортить свою карьеру. Он скурвился.
Я сидел молча.
— Это не значит, что он плохой человек, — продолжал Томас. – Но он трус. Он или подставит тебя, или застынет столбом в самый неподходящий момент и погибнет – а ты будешь потом казниться тем, что это все твоя вина. Если мы хотим остаться в живых, нам нужно спрятать его в каком-нибудь безопасном месте и оставить там. Так будет лучше для всех.
С минуту я обдумывал то, что он мне сказал.
— Может, ты и прав, — сказал я наконец. – Но если мы посоветуем ему затаиться, ему никогда уже не справиться со своим страхом. Мы сделаем ему только хуже. Ему нужно встретить его лицом к лицу.
— Он не хочет.
— Не хочет, — согласился я. – Но ему это нужно.
Томас оторвал взгляд от огня и кивнул.
— Что ж, это твой спектакль.
Мыш тем временем вразвалочку подошел к своей миске размером с хорошее ведро. Он уселся перед ним и подождал, пока к нему не подойдет Мистер. Только тогда он сунул морду в миску и принялся за еду. Кот подошел к миске и бесцеремонно двинул Мыша лапой по носу. Мыш распахнул пасть в собачьей ухмылке и отступил от миски на пару шагов.
Мистер с царственным неодобрением покосился на Мыша и съел один-единственный кусочек корма. Потом шлепнул лапой по миске, разбрызгав еду по кухонному полу, повернулся и пошел прочь. Дождавшись, пока он отойдет, Мыш вернулся, подобрал разлетевшиеся крошки, сунул морду в миску и принялся чавкать дальше.
— Помнишь, как Мыш отлетал к самой стене, когда Мистер делал это? – спросил Томас.
— Ха! Еще бы!
— Как думаешь, Мистер вообще осознает, что собака выросла в двадцать раз больше его самого?
— О, еще как осознает, — хмыкнул я. – Он просто не считает это существенным обстоятельством.
— Ох, придет день, когда Мыш выведет его от этого заблуждения.
Я покачал головой.
— Не выведет. Мистер установил этот порядок, когда Мыш был еще совсем маленьким. Мыш у нас типа, уважает традиции.
— Или боится перечить коту, — взгляд Томаса скользнул к бинтам, и он кивнул в сторону моей ноги. – Серьезно?
— Ходить могу. Вот на танцы мне бы сейчас не хотелось.
— Это что, твой следующий шаг – танцы?
Я откинулся затылком на спинку дивана и закрыл глаза.
— Не знаю пока, что делать дальше. Как ты в качестве резонатора?
— Могу казаться заинтригованным и кивать в подходящие моменты, — ответил он.
— Сойдет, — сказал я.
Я рассказал Томасу все с начала до конца.
Он слушал, не перебивая.
— Так у тебя назначено свидание? – были его первые слова после того, как я замолчал.
Я открыл глаза и удивленно уставился на него.
— А что? В это так сложно поверить?
— Ну, да, — кивнул он. – Господи, Гарри, я уж думал, что ты собираешься провести остаток жизни схимником.
— Кем-кем?
Он закатил глаза.
— Непохоже, чтобы ты вообще искал женщин, — сказал он. – Я хочу сказать, в клубы ты не ходишь. По телефону никого не приглашаешь. Я так понял, тебе этого и не хочется, — он подумал еще немного. – Видит Бог, ты просто стеснителен.
— Вовсе нет, — возмутился я.
— Девице, можно сказать, приходится самой бросаться себе в объятия. Мою сестру стошнило бы от смеха.
Я испепелил его взглядом.
— В качестве резонатора от тебя не слишком много толка.
Он потянулся и закинул ногу на ногу.
— Я настолько хорош собой, что мне трудно думать о себе как о рассудительном, — он надул губы. – Есть две вещи, которые тебе нужно знать.
