Ознакомительная версия.
– Нужно обязательно себя простить, – тепло, но твердо сообщила Ксения, будто услышала и приняла его «исповедь». Ее взгляд мягко ласкал лицо Ярослава. – Это главное и единственное условие исцеления! Чаще всего объективно человек мало что мог сделать для других. Например, ребенок всегда думает, что мог спасти своих родителей.
Ярослав вздрогнул и с недоумением воззрился на Ксению.
– От развода, например, – добавила та, будто нарочно старалась убаюкать его бдительность: я, мол, не о тебе, я так, вообще рассуждаю, – от болезни, от безвременной гибели.
Обтекаемые слова стали колючими и конкретными. Они все-таки догнали Ярослава и камнем упали в его сердце.
– Но ведь, если рассудить здраво, – добавила Ксения, – это не так! Бывает и хуже: человек струсил, сбежал. Но значит, в тот момент не мог поступить иначе!
– Так можно оправдать дезертирство, подлость. – Ярослав решил окопаться на рубеже отвлеченных рассуждений.
– Я думаю, подлец не испытывает чувства вины. А остальное… Поработал над собой – стал другим человеком. Тот, кто поступил плохо, перестал существовать. Это уж не открытие психологии. Тут можно вспомнить и постулаты христианства, и обычную юриспруденцию…
Ровная, уютная, успокоительная речь Ксении плыла куда-то мимо оглушенного Ярослава. Как у них, психологов, все просто: возьми да перестань чувствовать себя виноватым!
– Разумеется, не так все просто, – подхватила Ксения. Одно слово: женщина! Ведьма там, не ведьма… – Я вот тоже все никак не прощу себя за некоторые глупости, которые наделала в своей жизни!
Ярослав обрадовался возможности увернуться от обсуждения больной темы.
– Ты про историю с музыкальным магазином?
– Не только. – Царева задумалась. – Григория я все-таки отпустила за эти дни. Ты мне очень помог, Ярослав!
– Чем? – искренно заинтересовался он.
– Тем, что прочитал мои записки. Представляешь? Малознакомый человек читает то, что я написала. Содержание текста превращается из события моей внутренней жизни в нечто отвлеченное, далекое, вроде… ну, вроде приключений в каком-нибудь романе. Даже, когда писала, порой думала: так же просто не бывает, выдумки – и те должны выглядеть правдоподобнее! И все отодвинулось… Стало бумагой, чернилами, прекратило жить, – добавила она грустно.
«Так ли?» – Ярослав с сомнением посмотрел на Цареву, которая еще позавчера плакала при одном намеке на утраченное.
– Ксения, а у тебя такое… такое сильное чувство впервые?
– Намекаешь на мой возраст? – Она иронично усмехнулась. – Спасибо! Впервые. Я всю жизнь гадала, что же такое любовь, как это? Очень хотела испытать. И не жалею!
– Ты ведь была замужем?
– Это совсем глупая история. Я была девчонкой: восемнадцать лет. Даже, по-моему, значение слова «секс» смутно представляла. Я такая домашняя девочка была – послушная, покладистая. Папа почему-то очень боялся, что меня первый же мужчина с нечестными или несерьезными намерениями поманит – я и пойду, и буду потом страдать. Он решил поскорее выдать меня замуж за хорошего человека. Выбрал одного из своих молодых сотрудников. Хороший был мальчик. Мы на некоторое время привязались друг к другу – так как-то, по-детски. Заводить своих детей не торопились: я же училась, папа хотел, чтобы прежде закончила университет. Года через три догадались, что нам практически нечего делать вместе – ни в быту, ни в развлечениях, ни в постели. Потом аспирантура. Потом… Были какие-то поиски – находок не случалось. Я очень долго оставалась папиной дочкой. Знаешь, кто идет в психологи?
– Кто?
– Люди, у которых полно личностных проблем. Сапожник – без сапог. Я десять лет упорно работала над собой, чтобы всего-навсего стать свободной от родительского влияния на мою жизнь, судьбу, душу. И сейчас я постоянно что-то делаю: меняю себя, корректирую, подтачиваю характер. Поэтому мне было так обидно… Если бы Гришка чуть-чуть потерпел, я успела бы стать другой.
– Ты уверена, что это правильно: подстраиваться под него, себя переламывать?
– Переламывать – никогда не правильно. А изменить себя я все равно хотела именно в эту сторону. Гриша помогал мне: кое-что намеренно подсказывал и подправлял, иногда сама ситуация заставляла меня искать новое решение. Он – прекрасный учитель! Только…
– Я знаком с твоим героем, – перебил Ярослав.
Ксения беззвучно ахнула – будто задохнулась.
– Матвеев его фамилия, так ведь?
– Каким образом ты с ним знаком? – обрела дар речи Ксения.
– Мой самый близкий друг, несмотря на разницу в возрасте. Он очень замкнутый, можно сказать, скрытный…
– Что есть – то есть!
– Он вряд ли был бы в восторге от того, что я все это прочитал.
– Скажи, Григорий никогда не называл тебя так, коротко: «Ясь»?
– Так и называет.
– Я вспомнила, уже после того, как отдала тебе тетрадку: он однажды рассказывал о друге, который занимается странными делами, но человек хороший. Спросила, почему имя такое – он поляк, белорус? Нет. Больше из него не вытянешь. Позавчера подумала: может быть Ясь производным от Ярослава?.. Григорий заговорил о тебе после того, как я напугала его, назвавшись «ведьмой». Он все пытался освоиться с этой мыслью, крутил ее в голове так и эдак…
Ксения лукаво усмехнулась, неожиданно став очень соблазнительной.
Ярослав демонстративно окинул ее взглядом с нескрываемым восхищением:
– Да, Гриша умеет выбирать лучшее!
– Спасибо! – развеселилась было Ксения, но тут же добавила печально: – Только Григорий ведь меня не выбрал… в итоге.
– Еще чаю-кофею нальешь?
Ярославу заметно полегчало после шока, вызванного беседой о травматических переживаниях и чувстве вины.
– Так чаю или кофею? – звонко уточнила Ксения, мотнув красиво стриженными волосами, будто стряхивая с них печаль.
– Зеленый есть?
– Ask!
Ну прямо девчонка, Настьке под стать!
– Давай! И побольше!
Ксения, не оборачиваясь, расставляла чашки.
– Ярослав! – начала она по-прежнему бодро, но опять серьезно. – У меня тут на досуге родилось одно соображение, может быть, важное для решения нашей загадки.
Ярослав только теперь осмыслил, что за все время пребывания в «ЧеНепе» не поинтересовался состоянием энергетического пробоя, ради исследования и устранения которого сюда пришел.
– Помнишь, когда ты впервые пришел к нам и заглянул в мой кабинет, ты заметил лужу под окном? Я стояла у распахнутого ливню окна и думала: хорошо бы Гришка узнал, что со мной творится. А еще лучше – случилось бы что-нибудь, что заставит его заглянуть в себя, в самую глубину. Испытал бы он ту же боль, что я, во всей полноте? Вот ему и прилетело! Я теперь самой себя боюсь!
Ознакомительная версия.
