шерсти и помогла ее надеть. Он решил, что это сон, и был бы рад узнать, к чему это его приведет. В этом не было ничего неприятного.
За исключением того, что…
— Мама сказала, что ты чуть не попал в ад, потому что был педиком. И что ты последовал за злой маленькой девочкой, чтобы совершить убийство. Это правда, папа?
— Да, дорогая, — сказал он ей, улыбаясь.
— Что ж, я рада, что ты дома, — сказала другая, улыбаясь и показывая щель, где выпал молочный зуб.
— И я, — сказала мать-жена-женщина, накладывая на тренчер Матье полную ложку говядины с луком и грибами.
Они все наблюдали за ним.
Он поел.
Затем они тоже поели.
По его руке пробежали мурашки; никогда еще не было так вкусно.
Теперь его жена принесла вино.
Сначала у него свело живот при мысли о вине, но потом на него снизошло чувство умиротворения. Он уже собирался потянуться за вином, но тут заговорила более старшая девочка.
— Папа? — спросила она.
Его рука зависла над чашкой.
— Да?
— Я хочу жить.
— Конечно хочешь. Мы все хотим.
— Но я не могу.
— Почему?
— Я не смогу родиться, если ты не откажешься от любви к мужчинам.
— Да... я полагаю, да. Ты очень умный ребенок.
— И перестанешь быть священником.
— Я никогда не был хорошим священником.
— И не остановишь эту девочку.
В комнате стало чуть темнее, когда дым от рясы заслонил огонь. Он почувствовал запах гари.
— Извини? — сказал он.
— Дельфину. Она называет себя Дельфиной. Но это не ее имя.
— Ты сказала... остановить ее?
Теперь обе девочки кивнули, и старшая заговорила.
— Останови ее, ткнув ржавым мечом между глаз. Или подержи ее голову под водой. Или вышиби ей мозги большой палкой.
Младшая для пущей убедительности трижды ударила кулачком по столу, отчего зазвенела посуда, затем улыбнулась.
— Потому что она злая, папа. Ее отец был катаром, а она служит дьяволу. И она собирается совершить убийство.
Он опустил глаза и, нахмурившись, потянулся за вином.
Старый монах, который снова появился рядом с ним, схватил его за запястье, прежде чем он успел взять чашку, и вздернул его на ноги — плечо заболело. Монах отвесил ему сильную пощечину.
Дети начали плакать, но монах сделал в воздухе тот же жест, который он сделал перед глазами священника, чтобы прогнать похмелье. Девочки перестали плакать и стали сосать свои большие пальцы, как безмятежные младенцы. Жена сделала то же самое.
Следующие слова он прошипел, обращаясь к Матье Ханикотту:
— Ты выпьешь свое вино не раньше, чем согласишься на то, о чем тебя просят. Бог должен быть твоим утешением, но ты сделал утешение своим богом. Что ты когда-либо дал Ему, кроме обещания не иметь жену и семью, о которых ты никогда не мечтал?
— Как ты можешь просить меня убить девочку?
— Убийство во имя Господа — святое дело.
Комната, казалось, закружилась.
— Подними этот меч.
— Какой меч?
Комната и камин погрузились в темноту, и, когда глаза отца Матье привыкли к темноте, он стоял у ручья, изо всех сил пытаясь помочиться.
На этот раз у него получилось.
Когда к нему пришло облегчение, он увидел сильно заржавевший меч, воткнутый в берег ручья. Он закончил, оправился и снова посмотрел на меч. Тот вызвал у него отвращение.
— Подними его, милый Матье, — произнес голос позади него. Нежный голос. Красивый голос. — И поднимись по лестнице.
Он повернулся и увидел Мишеля Эбера, стоящего перед ним обнаженного и великолепного, его ноги были в ручье, грязь доходила ему до голеней, как тогда, когда Матье в последний раз видел его обнаженным под сожженным мостом. Священник подошел к нему через ручей и приблизил свое лицо совсем близко к лицу мальчика, пытаясь разглядеть, осталась ли родинка в его глазу.
В левом глазу.
— Поднимись по лестнице и сделай то, что должен.
Он чувствовал исходящий от Мишеля запах, нечто среднее между запахом молодой собаки и гвоздикой. Он никак не мог насытиться этим запахом, который обдавал его лицо.
— Но...
— Рыцарь проспит все это время.
— Мишель... я...
Он попытался поцеловать мальчика, но тот улыбнулся и отодвинулся.
— Сделай это. Мы будем целоваться и не только, когда ты вернешься.
Священник вытащил меч из берега. Он ощупал его кончик, и тот оказался острым. Он поднес его к основанию лестницы. Если бы это был сон, он мог бы сделать то, о чем его просили во сне, и увидеть во сне поцелуй от единственного существа, к которому он когда-либо испытывал плотскую любовь.
Он должен был получить это, по крайней мере.
А, возможно, и больше.
Он сделал первый шаг.
И второй.
На третьем его тестикулы превратились в лед.
Рыцарь меня убьет.
ГРЕБАНЫЙ ВОР БУДЕТ СПАТЬ СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС
Он поднялся еще на одну ступеньку. И еще. И вот он уже на чердаке, глядя на девочку сверху вниз.
Все это нереально
Он держал меч за рукоятку острием вниз, положив одну руку на другую, согнув колени, как человек, собирающийся вбить кол в землю.
Быстро, чтобы не было больно
Как может быть больно, если это ненастоящее
Надо было хотя бы стереть грязь с конца
Девочка икнула во сне.
Он невольно улыбнулся, хотя по его щекам текли слезы.
Свет становился все слабее.
Он увидел, как одна из его слезинок скатилась по желобку на лезвии и остановилась на острие, раскачиваясь взад-вперед, угрожая упасть ребенку на нос.
Он осторожно поднял острие, стараясь приподнять слезу, пока меч не оказался направлен вверх, а капля не потекла обратно к рукоятке.
Он выдохнул и пришел в себя.
Боже милостивый что я творю
НЕСЧАСТНЫЙ ЕВНУХ СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС ИЛИ УМРИ ВМЕСТЕ С НИМИ
Отец Матье спустился по лестнице.
Мальчик исчез.
Монах вернулся, но с ним было что-то не так.
Его глаза превратились в рты.
Они заговорили в унисон, а рот под носом ухмылялся, как у отца, собирающегося отшлепать достойного ребенка.
— Слишком слаб, а? Тебе придется вернуть все подарки.
Монах выхватил меч из рук священника и швырнул его так, что тот, перевернувшись, исчез из виду.
Я никогда больше не возьму в руки меч.
Затем монах схватил священника за лицо рукой, холодной и твердой, как подкова, и засунул два пальца другой руки священнику в рот и в горло, заставив того подавиться.
— Я думал, тебе это нравится. Когда в тебя проникают.
Пальцы вонзились с новой силой.
Матье стошнило съеденным рагу.
Оно вытекло у него не только изо рта, но и из носа, и сгорело.
И монах исчез.
Тяжело дыша, отец Матье склонил голову на бок мула, затем забрался в повозку.
Прежде чем его сморил сон, он увидел глаза девушки, смотревшей на него через борт повозки. Ее босые ноги, должно быть, стояли на ступице колеса.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Мне приснился плохой сон, — ответила она.
— И
