В поисках художников, на которых Ваксс набрасывался под псевдонимом Расселл Бертран, Пенни нашла еще одного, ставшего жертвой не только слов критика.
– Кливленд Прайор, живописец. Его обнаружили мертвым в мусорном контейнере. В Чикаго, где он жил.
Тело так плотно обмотали колючей проволокой, что оно казалось мумифицированным. Согласно отчету судебно-медицинского эксперта, проволоку наматывали на еще живого Прайора.
– Кливленд не знал, кто его отец, – продолжила Пенни. – Мать умерла, когда ему было девятнадцать. Неженатый, без детей, поэтому ему не довелось видеть, как мучают и убивают его близких, прежде чем Ваксс убил его самого.
Пенни также выяснила, что некоторые писатели и художники, принадлежащие к новому философскому движению, перебирались в Смоуквилл или планировали переезд сюда. Они рассчитывали создать здесь литературно-художественную колонию.
Как Генри Кейсес и Том Лэндалф, они отвергали нигилизм и утопизм нашего времени и предшествующих ему ста пятидесяти лет. Искали будущее, построенное не на идеях одного человека или одной узкой идеологии, но на столетиях традиций и мудрости, на которых выросла их цивилизация.
– Тогда понятно, почему в таком маленьком городке оказались две жертвы Ваксса, – указал я.
– Возможно, их тут больше, – Пенни нахмурилась. – И мы тоже здесь.
* * *
Улегшись в постель в девять вечера, совершенно измотанный, я проснулся в десять минут двенадцатого. Прежде чем лечь спать, мы выключили только одну из двух прикроватных ламп. Пенни крепко спала рядом со мной.
В спальне стояли две широченные кровати. Вторая пустовала.
Вспомнив двух исчезнувших дочерей Джона Клитрау, я поспешил в гостиную. Майло по-прежнему работал на полу. Сидел в окружении еще большего, чем раньше, количества всяких и разных электронных штучек.
Мой ноутбук Майло поставил на скамейку для ног и внимательно всматривался в экран, на котором сменяли друг друга загадочные и непонятные образы.
– Когда ты собираешься спать, Майло?
– Пока не собираюсь.
– Тебе нужно поспать.
– Скорее нет, чем да.
Лесси сидела под стулом с прямой спинкой. Ножки и поперечные перекладины образовали клетку. Она едва помещалась в этом ограниченном пространстве, но улыбалась и виляла хвостом.
Точно так же, как Костелло знал ответ Эббота[31], спрашивая: «Кто первый?» – я не сомневался, что услышу в ответ, когда спросил: «Ты посадил собаку под стул?»
– Нет. Она залезла туда сама.
– Там же ей неудобно.
Я поднял стул, переставил на другое место.
Лесси поднялась на четыре лапы, отряхнулась, склонив голову, посмотрела на меня, словно говоря, что я, по ее мнению, остаюсь самым забавным членом семьи.
Вглянув на экран ноутбука, я спросил: «Что это?»
– Структура, – ответил Майло.
– Есть смысл спрашивать, что это за структура?
– Нет.
Образ увеличился, словно камера наплыла на него. Так в микроскопе увеличивается исследуемый образец ткани, а потом прежний рисунок сменился новым.
– Это что?
– Более глубокая структура.
– Именно так я и подумал. Побыстрее приходи спать.
– Хорошо.
– Это искреннее хорошо?
– Хорошо.
В арке между гостиной и спальней я обернулся. Майло протянул руку к экрану, словно хотел добраться до образа более глубокой структуры и пощупать ее. Собака снова сидела под стулом и улыбалась.
* * *
Когда я проснулся в 1:22, Пенни спала рядом, а кровать Майло все так же пустовала. Я сразу увидел красные и синие всполохи и пульсации, подсвечивающие спальню, словно кто-то припарковал в гостиной патрульную машину со включенной мигалкой.
Когда прошел в гостиную, обнаружил, что потолок превращен в проекционный экран, на котором высвечиваются более сложные образы в сравнении с теми, что в прошлый раз я видел на экране ноутбука, и уже трехмерные.
Двухмерные версии тех же образов по-прежнему появлялись на экране. От компьютера провод тянулся к наспех собранному устройству, которое и проецировало на потолок трехмерное изображение.
Майло лежал на полу, среди всяких и разных электронных штучек, глядя на зрелище над головой.
Какое-то движение привлекло мое внимание к дивану. Там лежала Лесси, на спине, тоже смотрела на потолок, все четыре лапы дергались, словно она бежала по лугу. Никаких неудобств она определенно не испытывала, наоборот, восторгалась.
Я сел на пол рядом с Майло.
– Структура?
– Да. Более глубокая, чем прежде.
– Структура чего?
– Всего.
– Ты понимаешь, на что смотришь?
– Да.
Я попытался зайти с другой стороны.
– Откуда это приходит, Спуки?
– Откуда-то.
– С какого-то интернетовского сайта?
– Нет.
– С государственного компьютера, который ты взломал?
– Нет.
Я отодвинул в сторону с десяток электронных штуковин и улегся на спину рядом с сыном. С такого ракурса трехмерные образы на потолке завораживали.
– Все-таки у тебя получилось устройство для межзвездной связи? – спросил я.
– Нет.
– Да перестань, разве это не картинки с другой планеты?
– Нет.
– Тогда они из далекого будущего? Временна́я трансмиссия или что-то похожее?
– Нет.
– Ты можешь сказать что-нибудь, кроме «нет»?
– Да.
– Я просто делаю то, что написано на твоей футболке. Упорствую.
– Тебе лучше пойти спать, папа. Для тебя это может оказаться непосильным.
– Ты шутишь? Для меня это плевое дело. А потому… так чем мы тут занимаемся?
– Я учусь, – ответил Майло.
– Я тоже учусь, да?
– Я так не думаю. Тебе, действительно, лучше вернуться в постель, папа. Если и дальше будешь на это смотреть, сильно напугаешься.
– Нет, нет. Я наслаждаюсь. Ты наслаждаешься, Майло?
– Это потрясающе.
– Совсем как фейерверк, только без риска обжечь брови.
На диване лежащая на спине собака, похоже, взвизгнула от восхищения.
– Это прекрасно, – согласился с ней я. – Разве это не прекрасно?
– Это элегантно, – ответил Майло. – С двадцати семи сторон.
– Ничего более прекрасного я не видел. Ты видел что-нибудь более прекрасное, Майло?
– Это прекрасно, папуля.
– Правда? Правда, прекрасно, Майло?
– Да.
– Это так прекрасно, что становится немного зловещим.
– Закрой глаза, папа. Это добрая зловещесть, но ты к ней не готов.
– Всего лишь немного зловещее, Майло. А теперь… чуть более зловещее.
– Я предупреждал, что для тебя это станет слишком пугающим.
– Меня не так-то легко испугать, сынок. Однажды я провел три часа в кабине лифта с Хадом Джеклайтом.
– Это пугает.
– Я так боялся, что твоя мать вцепится ему в горло. Мне не хотелось, чтобы твоя мать отправилась в тюрьму. Я люблю твою мать.
