Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе её. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошёл. Мы давно не летаем в облаках. Начинается кризис. Типичное развёртывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил и не раз давал себе возможность не выдержать этого кризиса. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая вечная любовь!». Чаще получалась любовь не вечная, часто не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем год – не больше. Магическое число моей жизни. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда на нём я протянул до двух безумно безумных лет. Но дело всё равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется предуготованного финала. Серьёзно, не хочется.
А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десятки раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.
Будь же гуманна, Лиза…
В замочной скважине осторожно пробирается ключ. Это Лиза! Прислушиваюсь, пытаясь поймать её шаги, шорох и дыхание. Замок поддаётся, и приоткрывается дверь. До меня доходит её ускользающий пряный запах. Встать и идти к ней лень, но тело неприподъёмно. Затаившись, я жду, чтоб она сама увидела меня первой.
Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится притвориться, что я полночи жду её здесь и никак не могу не заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит её в обратном. Я словно и не тусил в стриптизклубах, а как верный семьянин дожидался беглую жёнушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.
– Милый?! – сладкий звук нарушил безмятежную тишину.
Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.
– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.
– Уже почти утро, – как ни в чём не бывало отвечает Лиза.
Она проходит в гостиную и застаёт меня неприлично развалившимся, задёрнув ноги на спинку дивана.
– Уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?
– А ты где?
– С двумя раздолбаями пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.
Я старался всегда быть честным и не скрывать от неё лишнего. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трёх роскошных, но призрачных девочек топлес? И что такого в том, что прокатился в компании с лермонтовской куртизанкой? Ничего плохого. Я чист. Всё честно. Честно и чисто. Как законы Мёрфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям. Но это пока не к месту.
– В каком клубе? – начинает она допрос.
– Не помню.
– Разве?
– Не важно. Какая, на фиг, разница?! А ты решила немного прогуляться?
– Да так… – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай, куда? Не напрягай извилины. Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю столько страсти. Получился девичник: Адель, я и ещё две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – приятельница Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить любимой. А я набирала тебя раз пять!
– Не помню, чтоб ты звонила. Я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!
– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.
Я пересилил себя и приподнялся с дивана.
– Мне уже не до душа. Я полагал, что ты рассталась с Адель? Ещё совсем недавно вы посылали друг другу гневные тирады. Как она поживает?
– Так себе.
– То есть?
– Да ну её, Герман! Сходить в стрипклуб – ещё не повод делиться своими успехами. И вообще, она меня мало интересует.
Лиза договорила последнюю фразу, выйдя из комнаты.
Адель… Никогда бы не подумал, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее её имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само её имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное. Адель была известной стихоплёткой в своих кругах, имела несколько неизданных сборников и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных изданиях. Всё больше читала свои творения в кругу себе подобных на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в поэтических конкурсах, не пропуская все столичные и региональные тусовки. Нигде ей не удавалось победить. Нигде не удавалось попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько её не смущали. Для неё важен сам процесс и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось порядочное количество. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления продолжалось недолго. Адель почему-то прекратила читать нам, и мы не могли в полной мере оценить её выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарностей вроде нас – неизвестно. Прекратила, и всё тут. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив никаких отпечатков – слишком ветреные были её строки.
Адель – удобное имя, но мне не известна её фамилия. И вряд ли она кому-то знакома, кроме неё самой. Я знаю лишь, что та имела хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая свой дар. И только вечерами, обычно ближе к выходным или по субботам, она отправлялась в любимое поэтическое общество где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой и открывалась публике в своей музе.
Адель любила писать про любовь, чаще несчастную и страдальческую. Любовь мазохистскую и местами садистскую. В мире суетном и светском её считали феминисткой. Она отстаивала свои права, борясь с мужским угнетением. И даже писала разоблачительные статьи про мужские пороки в гламурные журналы, но безуспешно и недолго. В глянцевых колонках она не задержалась, а в обществе поэтов-неудачников и непризнанных гениев Адель чувствовала себя, как рыба в воде. Иногда она приводила своих дружков – именно дружков, не любовников. Такие недоноски на любовников не сгодятся. Они преданны исключительно платоническому амуру, кто-то из них наверняка евнух, а кто-то никогда не лазил себе под штаны. Но четверостишия они строчили закадычные и даже отражали дух времени, поэтому Лиза просила Адель познакомить нас с новоиспечёнными Блоками и Маяковскими. Один из непризнанных гениев учился в аспирантуре безымянного универа, наподобие Бауманки. Второй подрабатывал консультантом в «Евросети», а третий просто вкалывал кабельщиком, читая по ночам Гёте и Шопенгауэра. Кто-то из них стопудово числился в психоневрологическом диспансере, а другие, возможно, попадут туда в будущем, если не пролетят мимо учёта.
В один заснеженный зимний вечер Адель пригласила нас на квартирные чтения, проходившие в её завидной трёхкомнатной лаборатории дореволюционной постройки. Кроме нас с Лизой в поэтической тусовке затесались два бородача в шерстяных джемперах и задрипанных джинсах. Они внаглую наливали себе армянского коньяка и почтительно слушали выступающих. Первый поэт по фамилии Блудин жадно курил импозантную трубку, а затем шарахнул двести грамм водки и вышел на сцену. Стихи его оказались псевдоцерковной ересью с явным подражанием Хлебникову. Об этом нам пояснила специально приглашённая на тусовку редактор литературного журнала «Высь» и, по совместительству, младший библиотекарь МГУ, некая Антонина. Она любила всё комментировать и совершенно не любила пить: ни водку, ни коньяк, ни даже джин-тоник, что было совершенно странно на фоне спивавшихся литераторов, но что приносило недосягаемое очко в её пользу. Вторым выступал некто Никита Зяжских с метафизической утопией, по комментарию той же Антонины, в духе англосаксонских мудаков типа Байрона. Третий, словно хедлайнер, выступал Самуэль-Аймо Кротов с короткими миниатюрами в стиле японских поэтических изысканий: та же рифма и тот же слог, да и сам Кротов предусмотрительно принёс с собой графинчик саке. Его короткое выступление понравилось больше всех. Разумеется, в первую очередь Адель. Самуэль стал её любимчиком. Почти фаворитом. В завершение программы выступала сама новоиспечённая примадонна, с забвением читая свои творения. На этот раз наизусть, отбросив все листки и подсказки, будто специально выучила стихи в честь грандиозного события. Ей аплодировали долго, особенно упорно хлопали в ладоши Антонина и Самуэль. Её бенефис удался. Публика получила порцию эстетического бикмака, а мы с Лизой поклялись никогда не посещать эти полоумные тусовки. Либо мы с Лизой слишком чопорны, тугодумны и невежественны и ни черта не понимаем в высокой беллетристике, либо сборище писак было настолько убогим, что кроме отвращения на душе мало что оставалось. Глас народа – глас Божий, а мы с Лизой всё-таки к нему относились.
