Сиделка Кеннети, напротив, была невысока ростом, плотного телосложения, с полными руками и ногами. Желто-каштановые густые волосы своим цветом напоминали осеннюю листву, а золотисто-карие глаза весело искрились на веснушчатом загорелом лице. Курносый нос и крупный роте широкими белыми зубами говорили о добродушной, неутомимой натуре.
Очевидно, по пути сюда доктор Уинчестер сообщил ей все необходимые подробности, и мисс Кеннети без единого слова занялась больным. Осмотрев постель и встряхнув подушки, она обратилась с каким-то вопросом к доктору, и тот дал ей указания; а затем мы вчетвером перенесли Абеля Трелони с дивана на кровать.
Сразу после полудня, когда возвратился сержант Доу, я поспешил в свое жилище на Джермин-стрит и отправил в дом Трелони с нарочным кое-что из одежды, книг и документов, которые могли мне понадобиться в ближайшие дни, затем поехал на службу.
В тот день суд заседал до вечера, и, когда я оказался у ворот дома на Кенсингтон-Палас-Гарденз, уже стемнело, пробило шесть вечера.
Меня поместили в большой комнате рядом с кабинетом мистера Трелони. Мы еще не распределили очередность наблюдения в эту ночь, и поэтому ранним вечером дежурства были неравномерными. Сиделка Кеннети, продежурившая весь день, легла отдохнуть, договорившись прийти снова в комнату больного поздно вечером. Ее сменили миссис Грант и сержант Доу, пожелавший завершить тщательный осмотр комнаты и прилегающих помещений. Доктор Уинчестер, столующийся у мисс Трелони, после ужина заменил их. В девять часов настал наш черед. Мисс Трелони заверила меня, что спала днем, а ночью намерена не сомкнуть глаз и наблюдать. Мы вошли в кабинет на цыпочках, так тихо, что склонившийся над кроватью доктор не услышал нас и заметно вздрогнул, когда поднял глаза и встретился с нами взглядом. Мне показалось, что Уинчестер несколько сердит на себя за мимолетный испуг, потому что он торопливо заговорил, пытаясь преодолеть свое смущение:
— Я абсолютно не в силах найти малейшую причину для ступора. Похоже, все его жизненные органы не повреждены, нет также наружных признаков какой-либо травмы мозга. Я давал больному пищу, и это пошло на пользу. Дыхание у мистера Трелони сильное и ровное, а пульс стал медленнее, но усилился по сравнению с утренним. Я не могу найти следов каких-то известных препаратов, и его бессознательное состояние не напоминает ни один из случаев гипнотического сна, виденных мною в клинике Шарко в Париже. Что касается этих ран, — он осторожно коснулся забинтованной кисти, лежавшей поверх покрывала, — не знаю, как их объяснить. Пределы вероятности допускают, что всему виной было дикое животное, при условии, что оно имело возможность заточить себе когти. Правда, на мой взгляд, это абсурдно. Но кстати, нет ли здесь в доме каких-либо необычных домашних животных, наподобие выдры?
Мисс Трелони улыбнулась печальной улыбкой, при виде которой у меня сжалось сердце, и ответила:
— Ах, нет! Отец не любит животных, разве что мертвых, то есть превращенных в мумии. — В ее словах прозвучал оттенок горечи или ревности. — Даже мой бедный кот отнюдь не желанный гость в этом доме, и, хотя он самое милое и послушное существо на свете, ему не позволено находиться в этой комнате.
В то время как она говорила, послышался слабый звук: кто-то дергал дверную ручку. Лицо Маргарет мгновенно просветлело, девушка метнулась к двери, сообщив на ходу:
— Это он! Это мой Сильвио. Представляете, он встает на задние лапы и теребит дверную ручку, когда хочет войти в комнату. — Она открыла дверь и обратилась к коту, словно к ребенку: — Хочешь сюда, малыш?
Никогда не видел более красивого «перса», да еще такого редкого шиншиллового окраса! Взяв кота на руки, мисс Трелони вернулась к нам. Это был огромный зверь с надменными манерами и могучими лапами, цепко стоящими на земле. Маргарет стала ласкать его, но Сильвио, завертевшись ужом, вдруг выскользнул из ее рук. Перебежав через комнату, он встал напротив низкого стола, на котором находился саркофаг с мумией кошки,[3] и начал мяукать и рычать. Маргарет поспешила к коту и вновь взяла его на руки, несмотря на попытки «перса» вырваться. Впрочем, он не кусался и не царапался, очевидно, не желая причинить боль прекрасной хозяйке, и даже прекратил громко мяукать.
— Что за несносный Сильвио! Разве можно так себя вести? Пожелай доброй ночи джентльменам и отправляйся ко мне в комнату!
С этими словами она протянула мне кошачью лапу для пожатия. Я не мог не восхититься ее величиной:
— Эта лапа напоминает боксерскую перчатку с когтями.
Девушка улыбнулась.
— Смотрите, у моего Сильвио семь пальцев!
Она раскрыла лапу кота. И в самом деле, на ней было семь когтей. Я осторожно погладил лапу, но один из когтей случайно — потому что кот отнюдь не сердился, а дружелюбно мурлыкал — вонзился мне в руку. У меня невольно вырвалось:
— Э, да у него когти как бритвы!
Услышав мое восклицание, доктор подошел к нам поближе, наклонился и внимательно осмотрел кошачьи когти. От моего внимания не ускользнул его тихий возглас изумления. Уинчестер достал из кармана блокнот, вырвал оттуда лист бумаги и положил его себе на ладонь. Коротко извинившись перед мисс Трелони, он поместил на него кошачью лапу и прижал ее сверху другой рукой. Похоже, коту не понравилась эта фамильярность, и он попытался убрать лапу, проделав несколько прорезей в мягкой бумаге, чего, собственно, доктор от него и добивался. Затем мисс Трелони унесла своего любимца и вернулась через несколько минут.
— Странно! Когда Сильвио оказался в этой комнате впервые, — я принесла его показать отцу, — он, вспрыгнув на стол, также попытался поцарапать или укусить мумию кошки. Отец рассердился и запретил бедняге Сильвио здесь появляться.
Тем временем Уинчестер снял повязку с кисти Абеля Трелони; порезы расчертили ее ярко-красными линиями. Доктор приложил к ним бумагу с разрывами, сделанными кошачьими когтями. Прорези в бумаге соответствовали ранам на кисти! Объяснение было излишним. Долгую минуту в комнате царило молчание, которое неожиданно прервала мисс Трелони:
— Но Сильвио не был здесь прошлой ночью!
— Вы уверены? И смогли бы доказать это?
Девушка, помедлив, ответила:
— Я уверена в этом, но, боюсь, это трудно доказать. Сильвио спит в корзине в моей комнате. Хорошо помню, как положила его туда прошлой ночью, укрыла одеяльцем и подоткнула края. А сегодня утром я сама вынула его из корзины. И конечно, я не заметила его здесь, потому что на самом деле мне было не до того, чтобы уделять внимание Сильвио.
Покачав головой, доктор печальным тоном произнес:
