А ведь придется еще собирать эту кровать, чтобы было где преклонить голову ночью, хотя они даже не решили, в какую из комнат ее ставить. Вот этим и надо заняться прямо сейчас, немедленно, чтобы не возвращаться в заваленную вещами гостиную и не видеть снова эту Керсти с вечно кислым, похоронным выражением лица.
Колокол все еще звонил, когда она поднялась по лестнице на второй этаж. Первая из трех находившихся там комнат была самой просторной, казалось бы, чем не спальня? Но сегодня солнце сюда не заглядывало (если б только сегодня, его тут как минимум все лето не было), поскольку на окнах висели тяжелые шторы. Здесь было прохладней, чем в любом другом уголке дома, а в воздухе ощущалась затхлость. Джулия пересекла комнату по диагонали, подошла к окну раздвинуть шторы…
Но, приблизившись к подоконнику, обнаружила очень странную вещь. Оказывается, штора была прибита гвоздями к оконной раме, надежно оберегая комнату от вторжения сюда малейших признаков уличной жизни. Она попыталась отодрать ткань — безуспешно. Человек, прибивший штору, потрудился на совесть.
Ладно, ничего, когда Рори вернется, она заставит его взять гвоздодер и решить эту проблему. Джулия уже повернулась, чтобы уходить, но вдруг отчетливо осознала, что колокол по-прежнему сзывает прихожан. Что это, неужели еще не все явились на службу? Неужели этого крючка с приманкой, сулящего райское блаженство, оказалось недостаточно? Мысль промелькнула в голове, не успев толком оформиться. А колокол все звонил; казалось, от его боя вибрировала сама комната. Ноги ее, и без того ноющие от усталости, слабели и подгибались с каждым его новым ударом. Голова раскалывалась от боли.
Отвратительная комната, внезапно решила она, душная, а мрачные стены холодные и как будто влажные с виду. Конечно, места тут хоть отбавляй, но чтобы Рори ей ни посулил, спать она тут не будет. Заколотить комнату, и дело с концом.
Решительным шагом Джулия направилась к двери, до нее оставалось всего около метра, как вдруг в углах что-то скрипнуло и дверь со стуком захлопнулась. Нервы Джулии и так были на пределе, однако она все же сдержала себя и не разрыдалась.
— Да подите вы все к дьяволу! — вместо этого рявкнула она и ухватилась за дверную ручку.
Ручка повернулась легко (а почему бы, собственно, и нет? Однако следует признать, что Джулия почувствовала страшное облегчение), и дверь распахнулась. Снизу из холла струились тепло и розовато-золотистый свет.
Она затворила за собой дверь и с чувством странного удовлетворения, которому, казалось бы, совсем не было причин, повернула ключ в замке.
Едва она это сделала, как колокольный звон тотчас же прекратился.
— Но это же самая большая из комнат.
— Она мне не нравится, Рори. Там сыро. Можно использовать крайнюю комнату.
— Если только удастся протолкнуть эту чертову кровать в дверь.
— Ничего, она нормально туда пройдет.
— Зря только площадь будет пропадать, — возразил он, в глубине души прекрасно понимая что все равно проиграет этот спор.
— Мамочке лучше знать, — сказала она и улыбнулась ему глазами, похотливые огоньки в которых сулили отнюдь не материнские ласки.
Времена года тянутся друг к другу, как мужчины и женщины, в стремлении избавиться, излечиться от своих излишеств и крайностей.
Весна, если она длится хотя бы на неделю дольше положенного срока, начинает тосковать по лету, чтоб покончить с днями, преисполненными томительного ожидания. Лето, в свою очередь, задыхаясь в поту, стремится отыскать кого-то, кто умерил бы его пыл, а спелая и сочная осень устает в конце концов от собственного великодушия и рада острой перемене, переходу к холодам, которые убивают ее плодовитость.
Даже зима, самое неприветливое и суровое время года, с наступлением февраля мечтает о пламени, в жаре которого истаяли бы ее наряды. Все со временем устает и начинает искать противоположность, чтобы спастись от самого себя.
Итак, август уступил дорогу сентябрю, и сетовать на это было бы по меньшей мере смешно.
По мере обустройства дом на Лодовико-стрит принимал все более уютный и гостеприимный вид. Последовали даже визиты от соседей, которые, присмотревшись к парочке, уже начали поговаривать о том, как, мол, хорошо, что дом номер пятьдесят пять снова занят жильцами. Лишь один из них как-то раз упомянул вскользь Фрэнка, припомнив, что вроде бы один странный парень приезжал и прожил тут несколько недель прошлым летом. Последовало секундное замешательство, когда Рори заметил, что приезжавший — его брат, но Джулия тут же сгладила ситуацию с присущим только ей безграничным шармом.
За годы женитьбы Рори чрезвычайно редко упоминал о Фрэнке, хотя разница в возрасте между братьями составляла всего полтора года, а это предполагало, что в детстве они были неразлучны. Да и Джулия узнала об этом лишь тогда, когда он в припадке пьяного откровения вдруг заговорил с ней о брате. Случилось это примерно за месяц до свадьбы. Разговор получился грустный. Оказывается, пути двух братьев окончательно разошлись, когда они повзрослели, и Рори о том очень сожалел И еще больше сожалел о той боли, которую причинял родителям распущенный образ жизни Фрэнка. Всякий раз, когда Фрэнк сваливался откуда-то, словно с луны, он приносил с собой одни несчастья и огорчения. Рассказы о его приключениях всегда балансировали на грани криминала, повести о шлюхах и мелких кражах ужасали семью. Но были истории и похуже, так, во всяком случае, утверждал Рори. В приступах откровенности Фрэнк иногда рассказывал о днях, которые проводил, словно в бреду, в поисках наслаждений, выходящих за все границы нравственности.
Возможно, в интонациях Рори, повествующего об этих художествах брата, Джулия угадывала не только отвращение, но также изрядную примесь зависти, что еще больше возбуждало ее любопытство. Как бы там ни было, с тех пор она испытывала жгучий интерес к жизни этого безумца.
Затем, примерно недели за две до свадьбы, паршивая овца появилась во плоти. Похоже, последнее время дела Фрэнка шли неплохо. Во всяком случае на это намекали золотые перстни на пальцах и свежая загорелая кожа лица. Внешне он мало походил на монстра, описанного Рори. Брат Фрэнк был обходителен и гладок, точно отполированный камень. За считанные часы он совершенно очаровал ее.
Странное было время. По мере того как приближался день свадьбы, она все меньше и меньше думала о будущем муже и все больше о его брате. Нельзя сказать, чтобы они были так уж непохожи. Одинаково веселая нотка в голосе, живость характера сразу указывали на то, что в их жилах течет одна и та же кровь. Но вдобавок ко всем качествам Рори Фрэнка отличало еще и то, чего в его брате никогда не было: некое прекрасное безрассудство.
