На ступенях террасы виден был погруженный в думы, грустный, белокурый Аполлон, перебиравший струны лиры.
Через минуту-другую я увидел, что боги постарели. Они выглядели не стариками, но что-то изжитое и усталое было в их лицах.
Ниже, не смея коснуться ступеней дворца, сидели и лежали, слушая печальные, звавшие и будившие душу звуки, тесные кучки всклокоченных людей. На голых телах их были накинуты звериные шкуры.
Сноп огней и ракет взвился над дворцом и люди в шкурах попадали на колени, молитвенно простирая руки к пировавшим. Несколько вечных юношей сбежали вниз, рассыпались среди почтительно склонившейся толпы, схватили за руки девушек и исчезли в ними в саду.
— Эвое! Эвое! — раздалось то здесь, то там из темных кущ его.
Ракеты опять осветили погруженную во тьму гору за дворцом и я успел рассмотреть, что то, что казалось мне скалами — громадный город, но безмолвный, давно безлюдный и разрушавшийся…
— Там все мертво! — проронил Аггиос, указывая на город. — Последние боги… Последние дни их!…
Мимо пирующих, словно не видя никого, слегка закинув назад гордую голову, с презрением на лице, прошла легкой поступью богиня Диана. На своре она держала двух великолепных охотничьих собак.
И вдруг одна из них ощетинилась, уставила на меня вспыхнувшие фосфором зрачки свои и завыла. Бешено залаяла, бросаясь на дыбы, и вторая. Строгое лицо Дианы повернулось в мою сторону; не сводя с меня цепенящего взгляда, она медленно стала отстегивать собак.
— Бегите скорей! За мной! — крикнул сдавленным голосом Аггиос и, схватив меня за руку, повлек к пещере.
— Изменник здесь! — раздался позади нас возглас.
— Измена! — шумно пронеслось среди пировавших.
За нами слышался яростный лай. Аггиос на бегу зажег фонарь и мы помчались, прыгая через камни, ямы, ударяясь смаху на поворотах всем телом о стены. Собаки заливались все ближе и ближе…
Вдруг Аггиос поскользнулся и рухнул, взмахнув руками, на осыпь скалы. Свет потух.
— Бегите! — прохрипел Аггиос: — все прямо здесь.
Не помня себя, задыхаясь от бега, я шарахнулся вперед, но почти тотчас уже ударился о стену; кинулся в другую сторону и руки мои опять охватили глыбы земли.
Собаки настигли уже Аггиоса и рвали его.
Я хотел закричать — и не мог, не было голоса.
— Смерть! — пронеслось в голове моей.
В ту же секунду в ногу мою вцепились зубы пса. Я ударил его ногой и… проснулся.
Брезжило утро; мутно-серое небо глядело в пещеру. Товарищи и рабочие спали.
Я сел, крепко прижимая рукой колотившееся сердце и озирался, не понимая, в чем дело.
Значит, все, что произошло сейчас, я видел во сне? но ведь я лег спать в нижней пещере, как же я очутился в верхней?!
Я быстро вскочил и вышел наружу, силясь разгадать происшедшее.
На меня глянули знакомые, отвесные скалы Парнаса; у верхушки одной из них, приткнувшись, стояло заночевавшее облачко; на дне пропасти дымился туман. У входа в пещеру и на середине тропки, ведшей вниз, алели свежие следы крови.
Я тронул за плечо старшего рабочего. Он откинул с заспанного лица одеяло и приподнялся.
— Здесь кровь около вас! — сказал я: — что такое случилось?
— Это кровь господина, — проговорил грек, глянув на пятна. — Он поранил себе ногу и только что ушел отсюда. Господин приказал передать вам, что все кончилось благополучно и чтобы вы не беспокоились.
В один из сумеречных петроградских дней, когда каждая квартира кажется подземной пещерой, а обитатели их — троглодитами, блуждающими впотьмах, я сидел в своем кабинете и при свете лампы измерял черепа, привезенные мною из последнего путешествия.
Черепа были интереснейшие, относившееся к эпохе, никак не позднейшей V или VI века до P. X.
Раздавшийся звонок, а затем появление в дверях какого-то невысокого и порядочно растрепанного господина в очках, отвлекли меня от моего занятия.
— Извините… здравствуйте!.. — проговорил он, протягивая мне неестественно высоко протянутую ладонь с растопыренными пальцами.
— Очень рад! — добавил он, усердно тряся мою руку.
— Чем могу служить? — спросил я, пригласив гостя сесть и вглядываясь в его, совершенно незнакомое мне, лицо.
На меня глянули беспокойные, водянисто-голубые глаза; можно было подумать, что мое обиталище наполнено миазмами, так нос гостя, красноватый и острый, нюхал воздух; через минуту я понял, в чем дело: владелец его, видимо, обладал собачьей способностью чувствовать запахи даже неодушевленных предметов; он сперва поводил в сторону их носом, а затем отыскивал заинтересовавшую его вещь глазами.
— Побеседовать к вам пришел… извините!… — ответил он; нос его зачуял в углу бронзовую доисторическую вазу и глаза его метнулись на нее, затем на меня. — Какие у вас тут все предметы… — добавил он: — древности!
— Что же вам угодно?..
Глаза посетителя несколько минут прыгали по моему лицу.
— Вы изучаете старину? — спросил он, решившись, наконец, приступить к делу.
Я наклонил голову.
— Я тоже… — многозначительно произнес он. — Открытьице я сделал!..
Худая, веснушчатая рука гостя скользнула за пазуху и длинные пальцы его вытащили из глубины пиджака какой-то кружок с днищем, похожий на верхнюю часть телефонной трубки. От ободка его во все стороны в виде лучей торчали короткие, тончайшие проволоки.
— Вот! — с торжествам проговорил он, — все тут!
И гость захихикал, заерзал и словно утонул в кресле, из глубины которого заторчали одни его костлявые руки, ожесточенно потиравшие одна другую.
— В приборах я ровно ничего не понимаю, — ответил я, рассматривая вещицу, — и должен сознаться, что вообще изобретения меня не интересуют!
Судороги в кресле прекратились. Из него высунулся нос, а затем и вся бледная, некрасивая физиономия моего собеседника.
— Только не это! — произнес он. — Вы вот издали книжку «Странное»… о влиянии имени на судьбу человека. А окружающая нас обстановка имеет влияние на судьбу?
— Еще бы! Весьма большое!
— А почему?
— Ну, это требует долгих объяснений…
— Конечно, конечно!… — насмешливо прервал меня гость: — социальный вопрос, Карл Маркс, труд и капитал, сапоги всмятку… Ерунда-с! Дело не в том!
— В чем же?
— Вы бывали, конечно, в древних зданиях, в развалинах?
— Часто.
— И вы замечали их действие на вас? Идете по какому-нибудь бывшему кабаку, а ступать стараетесь мягко, говорите тише. Благоговейность какую-то чувствуете? Так?
— Несомненно.
