Двоим исполнение приговора было отсрочено, семеро казнены. В конце печального списка она наткнулась на строчку:
Льюис Пайнвек – подделка документов.
Она прочитала эту строчку с полдюжины раз, но смысл сухих слов никак не доходил до нее. Весь абзац гласил:
Приговорены к смерти – 7 человек. В пятницу, 13 числа сего месяца, в соответствии с приговором казнены через повешение следующие преступники:
Томас Праймер, он же Дак – грабеж на больших дорогах;
Флора Гай – кража на сумму 11 шиллингов 6 пенсов;
Артур Паунден – кража со взломом;
Матильда Маммери – мятеж;
Льюис Пайнвек – подделка документов: векселя на сумму...
Она перечитывала эту строчку снова и снова, дрожа от внезапно охватившего ее холода.
Домашние знали пышногрудую экономку под именем миссис Карвелл – расставшись с мужем, она вернула себе девичью фамилию.
Никто в доме, кроме хозяина, не знал, кто она такая на самом деле. Представляя слугам новую экономку, судья снабдил ее хитроумной вымышленной историей. Никому в голову не приходило, что прошлое почтенной дамы сочинено старым негодяем в алой мантии с горностаем.
Флора Карвелл бегом поднялась по лестнице. В коридоре ей встретилась дочка, девочка лет семи. Она торопливо схватила малышку в охапку, сама не вполне понимая, что делает, отнесла в спальню и усадила на кровать. Слов не было. Она лишь молча держала девочку перед собой, глядела в ее удивленное лицо и заливалась горючими слезами.
До последней минуты она надеялась, что судья спасет Льюиса. И это было вполне в его силах. Сходя с ума от ярости на старика, она тискала и целовала свое дитя, а девочка лишь изумленно хлопала круглыми глазенками.
Сама того не зная, девочка потеряла отца. Ей всю жизнь говорили, что папа умер давным-давно.
Женщина грубая, необразованная, пустая и жестокая, наподобие миссис Карвелл, не может отчетливо разбираться в своих мыслях и чувствах; но сейчас, заливаясь слезами, мать осыпала себя укорами. Ей стало страшно перед собственным ребенком.
Однако миссис Карвелл жила не чувствами, а скорее мясом да пудингом. Успокоив себя чашечкой пунша, она не стала предаваться чересчур долгим сожалениям. Вульгарная материалистка, она твердо стояла на земле обеими ногами и неспособна была долго горевать о невосполнимой утрате.
Вскоре судья Харботтл вернулся в Лондон. Кроме подагры, нечестивый эпикуреец не знал иных поводов для дурного расположения духа. Смехом, лестью и угрозами он быстро развеял слабые угрызения совести молодой женщины, и вскоре она перестала вспоминать о Льюисе Пайнвеке. Судья втайне посмеивался, поздравляя себя с тем, как ловко ему удалось избавиться от назойливого мужа, который со временем мог бы стать невыносимым.
Вскоре после возвращения старому судье выпало вести в Олд-Бейли судебные процессы по ряду уголовных дел. Едва мистер Харботтл обратился к присяжным с обвинительной речью по делу о фальшивомонетничестве, обрушив на голову подсудимого громы и молнии, приправленные, по его обыкновению, едкими остротами и циничными насмешками, как вдруг замер на полуслове и в молчании застыл на месте. Вместо того чтобы смотрел на скамью присяжных, велеречивый судья уставился, разинув рот, на какого-то человека в толпе.
Среди простого люда, выстроившегося вдоль стен, высилась рослая фигура худощавого человека в потрепанном черном костюме с тонким смуглым лицом. Он протянул судебному глашатаю письмо и лишь потом поймал на себе пристальный взгляд судьи.
Судья в изумлении узнал Льюиса Пайнвека. На тонких губах играла прежняя неуловимая усмешка; казалось, он не замечает всеобщего внимания. Пайнвек приподнял выбритый до синевы подбородок и крючковатыми пальцами поправил шейный платок, медленно поведя головой из стороны в сторону так, что судья отчетливо заметил на его шее вздувшуюся багровую полосу – след от веревки.
Вначале человек этот вместе с другими стоял на ступеньках, откуда ему было лучше видно заседание суда. Потом он спустим вниз, и судья потерял его из виду.
Его светлость яростно махнул рукой в сторону, куда скрылся повешенный, обернулся к приставу, но вместо слов изо рта у него вырвалось нечленораздельное шипение. Он прочистил горло и приказал оторопевшему служителю арестовать наглеца, посмевши прервать судебное заседание.
– Он только что ушел вон туда. Арестовать его и привести ко мне. Чтобы через десять минут он был здесь, а не то я у вас с плеч сорву! – гремел он, обшаривая глазами зал в поисках должностного лица.
Поверенные, адвокаты, просто досужие зрители дружно повернули головы в направлении, куда, потрясая изуродованным кулаком, указывал судья Харботтл, и обменивались впечатлениями. Никто не заметил никакого смутьяна. Все спрашивали друг друга, не лишился ли достопочтенный судья рассудка.
Поиски ничего не дали.
Его светлость закончил обвинительную речь куда более спокойным тоном. Когда присяжные удалились на совещание, он принялся рассеянно оглядывать зал; казалось, его ни на грош не волнует, повесят обвиняемого или нет.
Тотчас же по окончании заседания судебный пристав передал мистеру Харботтлу письмо, врученное таинственным незнакомцем. Знай судья, кем оно прислано, он, несомненно, тотчас же прочитал бы его.
Однако, взглянув на адрес:
Достопочтенному
Лорду-судье
Элайе Харботтлу,
Председателю Королевского Суда общих тяжб,
мистер Харбрттл просто сунул письмо в карман и не вспоминал о нем, пока не добрался домой.
Дома он надел теплый шелковый халат, сел поудобнее в библиотеке и не торопясь достал этот конверт вместе с другими из объемистого кармана пальто. Внутри оказалось письмо, явно написанное рукой клерка, и листок пергамента размером с книжную страницу, мелко исписанный плотным «секретарским» почерком, как назывались принятые в те дни среди юристов угловатые каракули.
Письмо гласило:
Господину судье Харботтлу.
Ваша светлость!
Высочайший Апелляционный суд уполномочил меня сообщить Вам, дабы Вы успели должным образом подготовиться к судебному разбирательству, что против Вас выдвинуто обвинение в убийстве некоего Льюиса Пайнвека из Шрусбери, добропорядочного гражданина, казненного такого-то числа предыдущего месяца по облыжному обвинению в подделке документов. Убийство совершено посредством умышленного искажения свидетельских показаний, несоразмерного давления на присяжных, а также недозволенного сокрытия улик, причем Вы, Ваша светлость, хорошо сознавали противозаконный характер собственных действий, в результате которых истец, обратившийся за защитой в Высочайший Апелляционный суд, лишился жизни.
