Сама она вышла замуж за почти незнакомого ей мужчину лишь потому, что так решил её отец; кроме того, ей было уже девятнадцать, она не была красива, и перспектива остаться старой девой становилась реальнее с каждым днём, вызывая у Анны панический ужас. А Джиневре недавно исполнилось двадцать, и её этот факт, похоже, ничуть не тревожил. Сначала Анну это только удивляло, потом стало раздражать, а, в конце концов, и приводить в ярость.
Впрочем, Анна была абсолютно неспособна внешне демонстрировать столь сильные и неподобающие чувства. Она мужественно улыбалась, заставляя себя быть поласковей с бедной одинокой кузиной, которая вот-вот должна вступить в унылые ряды монашеского ордена старых дев.
(Хуже всего было то, что Джиневра отнюдь не считала себя ни бедной, ни одинокой. Нахальная девчонка не питала к Анне ни малейшей благодарности, спорила с ней по любому поводу и водила дружбу с прислугой).
…Карета подскочила и остановилась; Анна потеряла равновесие и упала прямо на мужа.
Зардевшись, она стыдливо отпрянула.
— Что случилось? — спросила она. — Почему мы стоим? — Она тут же поняла, что сморозила глупость, — откуда же мужу знать? — и покраснела ещё сильнее.
— Я узнаю, — коротко ответил он и вышел из кареты.
— Я тоже! — воскликнула тут же Джиневра.
Конечно, куда же без этой рыжей бестии?!
Анна ничего не сказала, только закуталась в плащ ещё плотнее с видом великомученицы.
Прошло несколько длинных, невыносимо длинных секунд, и она услышала голос Джиневры. Та почти визжала от возбуждения:
— Анна, скорее! Скорее сюда! Ну, скорее!
Луна освещала перекрёсток трёх дорог, разбегавшихся в разные стороны. Джиневра стояла, залитая светом луны — статуя из серебра; притихшие фигуры мужа и кучера маячили за ней, как бархатистые чёрные тени на фоне декорации ночного леса.
Джиневра держала что-то в руках… какой-то свёрток, похожий … но не успела Анна хоть что-то подумать, как услышала детский кряхтящий плач. Джиневра закричала, захлёбываясь от восторга:
— Анна, смотри! Какое-то чудо! Взгляни: ребёнок! Кто-то бросил его одного, у дороги… какой кошмар!
— Вижу, — кисло ответила Анна, — и в чём же тут чудо?
— Как — в чём?! — Джиневра возмущённо задохнулась. — Лошади! Они остановились — сами! Кучер решил, что они испугались чего-то! Если бы не это, мы бы проехали мимо… ты только представь!
Анна подумала, что так, возможно, было бы намного лучше, — но вслух говорить, конечно, не стала. Вместо этого она сказала — с усилием, точно глотая горькое лекарство:
— Да… удивительно. Что же с ним делать?..
— С ней, — деловито поправила Джиневра, — это девочка. Я уже посмотрела.
Анне это замечание показалось вопиюще непристойным в устах незамужней девицы. Впрочем, Джиневра никогда не стеснялась в выражениях.
— Неважно, — сказала Анна, изящно поморщившись. — Наверно… нужно отвести этого… то есть эту малышку… в какой-то приют… монастырь… я не знаю. — Она посмотрела на мужа, прося поддержки, — едва ли не впервые за всю их совместную жизнь, — но он почему-то отстранённо молчал.
Джиневра отшатнулась, негодуя так, словно Анна предложила придушить ребёнка:
— Анна, ты что? Как ты можешь? Ты хочешь бросить эту малютку?
— Ну почему же бросить, — беспомощно залепетала Анна, — я же сказала… только что.
— Ерунда! — Глаза Джиневры сверкнули, как у разъярённой дикой кошки. — Какой приют! Какой монастырь! Ты должна оставить её у себя! Конечно, должна! Ты заменишь ей мать! У тебя же нет детей!.. Это судьба!
— Что? — выдохнула в ужасе Анна. — О чём ты, Джиневра? Разве можно?! Какой-то подкидыш… Мы не можем… — Она вновь взглянула на мужа — на сей раз в полном отчаянии, всем своим видом моля о спасении. Он отвёл глаза.
Анна вдруг ощутила, как кровь отлила от её лица; как похолодели и безвольно обвисли руки. Её муж хотел детей, которых она не смогла ему дать…
— Я…да-да… — пробормотала она, отводя глаза, чтобы скрыть горячие слёзы бессилия, — Разумеется, мы можем… приютить… эту малышку. Если, только… — украдкой утерев глаза, она в упор посмотрела на мужа, — вы не против…
— Конечно, нет. — Она прочла на его лице нескрываемую радость. — Джиневра права — поистине, это судьба. — Он подошёл к Джиневре и, отогнув край одеяльца, взглянул в лицо девочки. Та не плакала, а молча смотрела перед собой.
Милая семейная картинка, подумала Анна, глядя на этих троих, застывших, точно скульптурная группа в полумраке тёмной заброшенной церкви. Непорочная дева, увенчанная нимбом рыжих кудрей, умилённый приёмный отец — и младенец, взявшийся неведомо откуда. Аминь. А что остаётся ей — преклонить смиренно колени? Похоже, что так. Впрочем, к этому ей не привыкать.
Вдруг Джиневра вздрогнула — и оглянулась.
— Вы видели? — воскликнула она.
— Что? — нервно спросила Анна, ожидая какой-нибудь новой напасти.
— Нет… ничего… мне показалось. — Джиневра покачала головой.
Она солгала. Ей не показалось. Она видела — только что — между ветвей — стремительно, словно отблеск луны в густой черноте неподвижного озера — лицо, прекрасное, как позабытый сон, лицо юной женщины — мертвенно-белое, со жгучими янтарными глазами…
Смешавшись, Джиневра взглянула на мужа Анны… и вдруг поняла по его глазам, что он это тоже видел.
Лет двести спустя Белинда в своём замке лежала в ванне, полной сливочно-белой искрящейся пены. Ванна была вырезана прямо в полу и выложена чёрным мрамором. Вокруг царил аромат благовоний, мускуса и розового масла, которое во влажные волосы Белинды втирала Вивиана.
— Это было омерзительно! — Белинда с силой ударила ладонью по воде. — Вивиана, ты даже не можешь себе представить! Какие там запахи! Сама не знаю, как я смогла это вынести! Особенно в этой харчевне! — Её передёрнуло. — Вонь… и эти ужасные мухи… Я пропахла этой гадостью насквозь! Мне кажется, я никогда не отмоюсь!
— Сейчас вы пропахли насквозь розовым маслом, — заметила, невольно морщась, Вивиана. — У меня от него уже голова закружилась!
— Ничего, потерпишь! — Белинда томно опустила веки. — А вот у меня, похоже, начинается смертельная мигрень!
— Вы прекрасно знаете, — сказала Вивиана, — Что у вас не может быть мигрени… тем более, — она фыркнула, — смертельной!
— Не цепляйся к словам! — рассердилась Белинда, — Это просто выражение! Ладно, пускай мне только кажется, что у меня мигрень, но это, поверь, ненамного лучше! И перестань дёргать меня за волосы!
Несколько секунд она молчала, закрыв глаза; затем вдруг резко села в ванне и сжала руками колени.
