– Что же, тогда давай, Наташа, обнимемся и, надеюсь, сделаем это через несколько минут уже в нормальном состоянии. Где, вы говорите, то кафе?
– Вон там. «Вкусовые грани творчества»! – Женя указала рукой в сторону тянущихся вдаль хрущёвок, и Виталий Александрович удовлетворённо кивнул:
– Что же, тогда думайте о пьянке в собственном кафе – возможно, это как-то поддержит.
Он крепко прижал к себе Наташу, а я заметил, как на его лице появилось мимолётное брезгливое выражение, которое, отстранившись, он сразу озвучил:
– Однако ты явно сдаёшь и всё меньше соответствуешь тому, какой должна быть супердевушка, пусть и призрак. Ну, ладно, ладно – в теле снова будет совсем другое дело. Кирилл…
Виталий Александрович протянул руку, и я спокойно её пожал, а потом пришла очередь Людмилы, которая, чуть отступив, позвала меня:
– Подойди, пожалуйста.
Я пожал плечами, сделал мимолётный извиняющийся жест, но, посмотрев на лица окружающих, всё прекрасно понял. В самом деле, мы здесь были все, кто нужен, и даже с лишним звеном – Виталием Александровичем. И что теперь делать? Почему подобные вещи я вынужден узнавать последним, когда, похоже, уже ничего нельзя изменить, и всё предрешено? А любовь Людмилы – это была она, в своём чарующем лике самопожертвования, или просто игра, экзотический способ суицида всё это время? И не скрывали ли все они от меня информацию о теле Ольги нарочно? Впрочем, это было маловероятно – зачем им это?
– Кирилл, вижу, что ты уже всё правильно понял… – Люда всхлипнула и мелко затряслась. – Мы переговорили с Наташей и Женей – без кого-то любящего всё это с тобой не сработает, но зато есть я, как раз такая и готовая помочь. Только не возражай и не надо произносить длинных благородных речей. Знаешь, я же не всё тебе сказала. На самом деле, несмотря на все деньги, меня давно подтачивает одна неприятная болезнь, поэтому, то, что мы провели с тобой даже несколько дней, наверное, было самым лучшим подарком судьбы по этому случаю. И не думай – я не вру или что-то в таком роде. А пропажа тела Оли лишний раз лишь подтвердила то, что это должна быть именно я.
– Даже не знаю, что сказать.
– Ничего. Просто посмотри на меня, обними и, кто знает, где и когда мы встретимся в следующий раз. Однако мне, конечно, хочется задать тебе один беспокоящий меня вопрос.
– Какой же?
Я чувствовал странную пустоту и отрешённость, которые, правда, вовсе не отодвигали на второй план Трюфельный холм, а наоборот, делали предстоящее ещё ярче, но мрачнее, и устанавливали цену за чудо. Впрочем, если верить Людмиле, то речь шла о чём-то вроде эвтаназии и под этим углом зрения вроде бы всё выглядело вполне благопристойно. Но как можно было так притворяться, что я поверил во все эти мечты о совместном светлом будущем и прочих приятных вещах? Или я слышал лишь то, что хотел? Непростые вопросы, и, отказавшись сейчас, я подписывал смертный приговор как себе, так и Наташе с Женей. Конечно, можно было всё-таки предложить попробовать вариант с посторонней жертвой, но это точно убийство, которое окажется бесполезным. Почему-то, глядя сейчас на словно мгновенно постаревшую Людмилу, я сам ясно понял, что с кем-то ещё ничего точно не получится. И то, что я встретил давнюю знакомую при таких обстоятельствах и настроениях, – мой единственный шанс выбраться изо всей этой истории, не покалечив никаких жизней, кроме той, что, возможно, должна была оборваться именно накануне воскрешения. Да, наверное, так оно и есть, а я был просто слеп и занят, как обычно при жизни, какими-то несущественными делами, вместо того, чтобы просто взглянуть на то, что лежит на поверхности, и увидеть.
– Как это – умереть?
– Забавно, но именно этот вопрос я задавал Борису перед его воскрешением, и, знаешь, не получил никакого ответа, кроме «не знаю». Я тогда был разочарован и не понимал – как это: он испытал такое состояние и не мог описать, но теперь вынужден с ним согласиться и ответить тем же самым. Я видел лишь черноту, но могу с уверенностью сказать, что сознание остаётся живо, а это, наверное, и есть самое главное.
– А Трюфельный холм?
– Думаю, не все, умершие в Тиндо, сюда попадают. Или не сразу. Даже не знаю. Сейчас это больше похоже не на мысли или знания, а на смутные догадки на фоне мелькающих призраков правды или чего-то необъяснимого.
– Ты заговорил прямо как поэт. Красиво. А вообще, считай, что ты меня успокоил… – слабо улыбнулась Людмила и прерывисто вздохнула. – Признаюсь, когда мы услышали об исчезновении тела Ольги, я тогда уже всё для себя поняла. Поэтому предприняла кое-какие шаги – если хочешь, назови это благодарностью, но ни в коем случае не какой-то платой.
– О чём ты?
– Деньги. Вряд ли они понадобятся мне для расчётов на Трюфельном холме или ещё в каком-то месте после смерти. А вот тебе при жизни на что-нибудь да сгодятся. Не правда ли?
– Это верно, – усмехнулся я, уже понимая, куда она клонит.
– Так вот, я переписала на тебя всё, чем владею, и в ближайшие дни жди звонка от юриста, который займётся всеми необходимыми формальностями. Пожалуй, единственная проблема, которая здесь могла бы у тебя возникнуть, – это моё подозрительное внезапное исчезновение. Поэтому мы договорились кое о чём с Виталием Александровичем, и не удивляйся, когда увидишь или прочитаешь где-то о моей смерти и найденном теле.
– То есть?
– Ну, оно уже лежит и ждёт в машине на окраине города, – развела руками Люда.
– Ты хочешь сказать, что Виталий Александрович кого-то убил, чтобы выдать за тебя?
– Что-то в этом роде, но никаких подробностей я не знаю. Я попросила, заплатила, и он любезно пошёл мне навстречу.
– Час от часу не легче. Оказывается, за моей спиной был целый сговор, а я о нём даже не подозревал. Ладно, а что ещё вы от меня скрываете?
– Пожалуй, на этом всё…
– Что же, и этого, наверное, более чем достаточно.
Я присел на колени и смотрел на Норда, который неуверенно бегал вокруг, немного подвывая и явно не видя ничего хорошего в пребывании на этом месте. Возможно, собака прекрасно помнила своё воскрешение или же от Трюфельного холма в ожидании нас уже исходила какая-то особенная энергия. В любом случае, несомненно, что-то такое всё явственнее чувствовалось в воздухе, чем-то напоминая атмосферу с гигантскими голограммами камней, но здесь было что-то совершенно другое. Зло? Нет. Пожалуй, древность, мудрость и ещё надежда, которая убывала и возгоралась с новой силой. Последняя, впрочем, наверное, всё-таки больше исходила из моей души и являлась сгустком страха и веры в благополучный исход.
– Вот и всё, что я хотела сказать. А ещё – поблагодарить за всё и признаться, что я тебя очень сильно люблю! – сказала Людмила, и голос её окреп.
– Я тоже тебя люблю, и мне очень жаль, что всё у нас так получается, – ответил я, и мы, не разнимая рук, снова приблизились к остальным.
– Ну, что, всё в порядке? – спросил Виталий Александрович, несомненно, зная, что я теперь в курсе событий.
– Да, конечно.
А что мне оставалось ответить? В конце концов, он действительно сделал всё, чтобы наше воскрешение прошло благополучно, пусть это получилось несколько неожиданно и как-то грубо.
– Тогда вот тебе камень. Другие части положены в карманы наших гостей. – Виталий Александрович протянул Людмиле кусочек Трюфельного холма, а значит, потерял способность видеть и слышать нас: – Выводите их!
Тут же двое из его людей подбежали к инкассаторской машине, и вскоре оттуда показались Борис с Верой Павловной, выглядящие измученными, но в сознании и даже неуверенно перебирающие ногами. На них было надето что-то вроде смирительных рубашек, что добавляло ещё капельку безумия всей затее.
– Следуйте за нами.
Виталий Александрович махнул рукой, и мы двинулись туда, где всё началось несколько дней назад. Я отметил, что дождик закончился, и даже выглянуло солнце, словно приветствуя нас и вселяя дополнительную уверенность в правильности происходящего. Я сейчас не мог чувствовать тепло его лучей, которое, без сомнения, было. Однако очень надеялся, что вскоре мне будут доступны и такие привычные радости, которые раньше считались чем-то само собой разумеющимся и приобретали ценность только после смерти.
– Скажи, что им лучше остановиться здесь, – произнесла Наташа.
Людмила исполнила её просьбу, продолжая двигаться вместе со мной вперёд и, кажется, даже начиная видеть то, что было ещё недоступно нам. Говорят, что перед смертью у человека обостряются все чувства – конечно, на своём примере я этого в полной мере не ощутил – так, отдельные проблески, но с девушкой явно происходило что-то подобное. Кажется, я даже чувствовал исходящую от неё силу или нечто, похожее на самопожертвование, адресованное не только мне, а всему миру, который принёс ей столько страданий. Да, наверное, это сходно с чувством безразличия, когда ничего не имеет значения и хочется от всего сердца обратиться к каким-то вечным ценностям и естественным вещам, чтобы сбросить всё то, что накопилось, и войти в новое в мире с окружающими и самим собой.
