— Димочка, мы уезжаем завтра. Давай поговорим после нашего возвращения… И — я не хочу говорить с тобой о Саше без него. Вот втроем и поговорим, хорошо?
— Лика, а… куда вы едете? И когда?
— Мы?
Лика рассмеялась.
— В свадебное путешествие, — сказала она. — Далеко. Завтра. Я же тебе сказала…
— Ну, может быть, мы до отъезда с тобой успеем встретиться.
— Дима, ты в пять утра ко мне приедешь? — засмеялась она. — Мы договорились уже на шесть утра. Так что — придется тебе подождать все-таки. Вот вернемся — и поговорим.
Он готов был закричать от отчаяния.
Надежда на освобождение на глазах рассыпалась как карточный домик, и он — рассыпался, рассыпался, рассыпался…
— Дим, это очень важная поездка, — сказала она, уловив в его молчании обиду. — Понимаешь, нам очень надо поехать туда. От этого, может быть, ничего и не зависит, но… Для нас — важно. И я очень хочу увидеть все своими глазами. Сашка мне много рассказывал о том месте. Давай поговорим обо всем потом.
Он хотел ей сказать, что от нее сейчас очень многое зависит, хотел спросить об иконе, но… Телефон его умер.
Он посмотрел на него и пробормотал:
— Все. Зарядка кончилась. А они завтра уезжают. Очень рано. Так что…
— Куда?
— Она не сказала.
— А ты подумай, куда они могут поехать…
Голос Андрея был по-прежнему мягким и вкрадчивым, а Дима чувствовал, как по спине неприятными, холодными струйками бежит его страх.
— Димочка, вот ты вспомни, куда любит ездить твой друг, и мы тебя отпустим. Отпустим ведь?
Снова взгляд в сторону тени.
Снова кивок.
— Вот. Тебя отпустят. Куда они могут поехать?
Он знал это. Просто ему до боли не хотелось говорить об этом месте. Ему — так не хотелось, но… «Они меня отпустят, — решил он. — И я успею их предупредить. Я успею. Доеду еще до Сашки, и мы что-нибудь придумаем».
— Знаете село Камуши? — сказал он, глядя Андрею в глаза. — Да знаете, наверное, там недавно священника из-за икон вместе с семьей сожгли… А еще там в лесу отшельник жил, его два года назад тоже из-за старинных икон спалили.
Он сейчас почти наслаждался, видя, как лицо Андрея становится неприветливым, злым, напряженным. Дима напоминал ему о тех происшествиях, о которых Андрей явно хотел забыть. «Я ведь не говорю, что это делал ты, — усмехнулся про себя Дима. — Но ты был одним из них, да, ты просто был одним из них — жадных, скверных, бесноватых, одержимых… И я один из них, увы. Пусть в меньшей степени. Или — в большей? Не будь меня, узнали бы вы про дядю Мишу? И про камушинского священника, которому подарили несколько старинных, дорогих икон…»
— Так вот, прямо посередине там руины старого монастыря. Вот туда они, скорее всего, и поедут.
— И поедут они туда, скорее всего, с иконой, — договорил задумчиво Андрей.
— Почему? Зачем она им там? Она дома у Сашки останется…
— Может быть, и так. Значит, Мурад и Василий пойдут к нему домой, а… Остальные в камушинский монастырь поедут. Там их и встретят поутру. Вместе с иконой…
Он засмеялся.
— Освободите его, — приказал он. — Пусть идет. В конце концов, мы обещали ему… свободу. Мы честные люди.
Он шел, как будто был пьян, ничего не видя перед собой, медленно, с трудом передвигая затекшими ногами. Была уже ночь — самое ее начало, и город отходил ко сну, и прохожие встречались редко. Впрочем, Дима не обращал на них внимания — он был сейчас в одиночестве, во мраке, и ему уже не было страшно.
Ему просто было теперь все безразлично.
Он спустился по набережной вниз, к самой реке, сел на парапет, почти у самого льда, но ему не было холодно. Теперь — холод был внутри. И ночь — была внутри.
— Ты сам наводчик, — прошептал он. — Ты, и только ты. Благодаря тебе произошло столько зла. Нет тебе прощения…
И — услышал вдали негромкие слова:
— Лукавая воля вводит меня во грехи, а когда согрешу, то слагаю вину на Сатану. Но горе мне! Потому что во мне причина. Лукавый не заставит насильно меня согрешить. Грешу я по своей воле, почему же слагаю вину на лукавого?
Дима усмехнулся — да, именно так, именно так, и нет прощения.
— Всякий связывается узами своих грехов. Вяжет нас узами обольщение плоти, есть узы сребролюбия, пьянства, похоти, гордости. Есть и узы диавола, который связывает нас узами беззаконий, таковы узы блуда и прелюбодейства, узы вероломства, когда отвергают Христа, узы неверности, когда изменяют и брату, узы жестокости, когда убивают подобного себе. Связанный этими узами склоняется так, что не может возвысить своей души, не может поднять взоры ума к небу, если Господь не простит ему грехи, не воздвигнет его даром Своего благословения.
И это была правда — нет прощения…
Или…
Он поднял глаза к темному небу.
— Прости меня, Господи. Я склонен к земле, и нет сил дышать. Каждое мое действие — разрушительно, смертоносно. Господи, если Ты есть, пусть что-то изменится. Защити хотя бы тех, кто может погибнуть сейчас по моей вине…
Дима плакал. Он впервые желал только одного — чтобы Бог защитил не его, а Лику, и Сашку, и… мать.
Сейчас ему было так жалко ее, он вспоминал, как кричал на нее, как был дерзок и злобен, и ему хотелось плакать.
«Я сейчас пойду к ней. Я разбужу ее и скажу ей, как я ее люблю. И буду просить у нее прощения».
Он поднялся и пошел дальше — к храму на набережной, и ему казалось, что где-то поет мужской хор — он не разбирал слов, слова были странные, как морские волны, свободные, уносящиеся ввысь: «Агни Парфене… деспина панагия…»
«А то, что злобствуют они, пытаясь доказать свою силу, — так и злоба их проявление бессилия…» Он остановился и раскинул руки — ему сейчас хотелось обнять и этот купол, и небо, и все вокруг, потому что — его простили, и радости большей не было, и впервые за много лет он ощутил себя по-детски счастливым, и свободным, и…
Он не успел почувствовать боли. Он не понял, что произошло, — почему он теперь в самом деле — обнимает небо, огромное, темное, и — растворяется в нем…
— Можно было обойтись без этого, — сказал Андрей и брезгливо поморщился.
— Нет, — ответил ему шелестящий голос. — Без ЭТОГО нам обойтись нельзя. Это страховка. Так, на всякий случай…
И — посмотрев в глаза Мураду, только что вернувшемуся с «ночной прогулки», повторил:
— На всякий случай…
Глава 11
ОДНА НОЧЬ. ВСЕГО ОДНА НОЧЬ
Ты мерзнешь и шепчешь: я не смогу,
Но ангелы, милый, еще не пропели.
Я буду ждать на другом берегу…
Елена Навроцкая
здесь было капище или христианский храм
где богу воскуряли фимиам…
средь трав разросшихся ковром
в тиши пасутся здесь кустов стада
но ты поймешь найдя тропу сюда
что бог по-прежнему в дому своем
Шандор Каняди [23]
О Боже! Временных иль вечных благ ищу,
Все будь, как хочешь Ты, не так, как я хочу,
Премудрый в мире сем желает одного;
Безумный всех вещей: что ж сыщет?.. ничего!
Георгий, затворник Задонский
Нико снился странный сон. Он лез в гору, потом шел по полю, очень долго, в полной темноте, было очень грязно — грязь, кажется, налипала не только на подошвы, она уже была на ногах, на руках, на лице, он пытался отодрать ее, но — не мог…
