Он оставил девушку в спальне и вернулся на кухню. В сотейнике закипала смесь из сливок, меда, огурца и портулака. Цитрусовый крем остывал в холодильнике, клюквенный — тоже.
Он едва не проморгал момент готовности, потому что раздался веселый дверной звонок.
Александр на всякий случай снял сотейник с огня, схватил тампон и метнулся к пузырьку с эфиром. Намочив тампон, вальсирующим шагом отправился в прихожую. Он мурлыкал себе под нос, демонстрируя прекрасное расположение духа. Щелкнул замком, пряча за спиной тампон.
— О-о-о! — воскликнул он, впуская в прихожую облаченную в голубоватый плащ даму, обдавшую его французскими духами.
— Приятно видеть тебя такого, — иронично усмехнулась Света, имея в виду его кухонное облачение.
Духи помешали ей почувствовать запах эфира. Она уже сняла свой немного нелепый плащ, когда находящийся сзади нее Александр закрыл ей пол-лица тампоном. Мастерски проделав захват, он крепко зажал ей рукой горло.
Света пару раз трепыхнулась и замерла, повиснув в руках Александра матерчатой куклой.
Он дотащил ее, сразу потяжелевшую и словно одряхлевшую, до гостиной и, тщательно связав ей руки, прикрутил к спинке стула. Потом транспортировал стул вместе с жертвой поближе к Нелли. Та полными ужаса глазами уставилась на связанную Свету.
— А что я тебе говорил, — не скрывая восторга, улыбнулся Александр. — Все еще только начинается. Моя сестренка, как всегда, задерживается… Я всегда терпеть не мог ее манерничания. Сроду она разыгрывала из себя статс-даму. Полагала, что так круче. Она ведь у нас иностранка!
Он выпятил губы, а потом с сатанинским размахом рассмеялся. Принеся пластырь, он заклеил рот Трофимовой.
— Как вырядилась! — смеялся он, кивая на нее. — Наверное, считает, что черное — гвоздь сезона. В этом она ошибается. Светка никогда не отличалась вкусом. В детстве все девочки более-менее одеваются одинаково… Но я встречал ее уже в зрелую пору, когда хоть какие-то эстетические представления должны вроде сформироваться. Вечно она была жалкой, смешной девицей с длинным лицом и дряблыми щеками. Да-да, есть люди, которые стареют уже в детстве, и с этим ничего не поделаешь!
Он вздохнул с притворным сожалением.
— Она совсем невкусна, ты не находишь? Кожа и кости. И еще это убогое платье! Где она его купила? — Александр снова разразился глумливым хохотом. — Какой модельер посоветовал ей его напялить? Кружева, ха-ха, ты только посмотри! Они открывают все провислости ее кожи! Нет, если ты уж преподавалка, то одевайся соответственно, нечего народ смешить! Это будет самый неаппетитный корж! Но ей подойдет клюквенный крем. Что такое клюква в твоем представлении? — взглянул он на Нелли. — В моем — это темно-красная ягода посреди хилого леса. Это всегда осень, что-то увядающее, парализованное ожиданием скорой смерти. Ах нет, я недооценил интуицию этой «клюквы», — с фальшивым восхищением показал он глазами на Трофимову. — Она оделась так, словно чувствовала важность и окраску момента. Из нее бы получился замечательный корж к «Наполеону», к mille feuilles, как говорят французы.
Александр приподнял голову Трофимовой за подбородок.
— И красок не пожалела. Надеялась реанимировать свою увядшую морду! Ну ничего, я сбрызну ее ликером, она придет в чувство, чуть размякнет, и тогда я покрою ее всю — впалую грудь, тощий живот, плоскую рожу — клюквенным кремом. Она у меня зацветет. Несмотря на макияж, ей не хватает красок! — Его глаза пылали садистским азартом. — Это похлеще боди-арта. Это особое искусство! А пока мне надо заняться кремом. Для сестренки я приготовил особый крем. — Он хитро улыбался. — И она, — кивнул он на Трофимову, — и ты хотите непременно попробовать его. Я вас понимаю, вы горите нетерпением! Но вам назначена иная почетная участь. Вы не сможете попробовать крем из портулака, даже моя обожаемая сестра не сможет этого сделать. Она лишь способна будет уловить тонкий освежающий аромат этого замечательного изделия на своей коже. Но найдутся гурманы — они оценят, они поймут, они склонят головы!
С этими словами Александр артистично развернулся на пятках и пошел прочь.
* * *
Чинарский добрался до стола гораздо быстрее: не прошло и полутора часов. Но вот дальше было не так просто. Продолжая скакать, нужно было сдвинуть с места стол, а он уже выдохся. Да еще этот всепроникающий запах бензина! Кажется, он влез не только в легкие, а достал до самой печенки. Плюс затылок, от напряжения заломивший еще больше.
Он вспомнил о ноже, лежавшем в кармане пальто. Сам он, конечно, его не достанет, но вот если бы придвинуться к Антонову… Кисти рук у него были свободны. Только вот как этому мудаку все объяснить?
Чинарский принялся мычать, одновременно показывая головой на карман. «Нож, — вопил он, — нож, дурень!»
Антонов только расширял глаза и почему-то кивал. Может, понял? А если нет? Чинарский в очередной раз попытался освободить рот от пластыря. Тот сидел, словно на суперцементе.
Тут Чинарский заметил, что плечо Антонова, который был выше его, находится почти на одном уровне с его головой. Можно содрать пластырь об его джинсовку. Прыг-скок, прыг-скок. Минут через двадцать Чинарский прижался щекой к плечу художника. У того из глаз потекли слезы. Он подумал, что Чинарский приполз к нему проститься перед смертью. Он тоже наклонял голову, мешая Чинарскому снимать пластырь.
— Мудила! — заорал Чинарский, которому наконец удалось отодрать краешек пластыря. — Кретин! Ты что, помирать собрался?
— Му-му, — ответил художник.
— Слушай сюда, му-му. — Чинарский объяснил, что он собирается сделать. — Понял меня?
— Му-му.
— Отлично.
Вскоре длинная рука Антонова шарила в кармане Чинарского, который тяжело дышал после очередных скачков. Чинарский чувствовал, как у художника дрожат руки, и он молил только о том, чтобы тот не выронил нож.
Антонов нож схватил и начал вытаскивать руку из кармана.
— Не торопись, — поучал его Чинарский, — отдохни немного. Там сбоку есть кнопочка, которая выбрасывает лезвие. Только держи крепче — пружина сильная, может выбить из рук.
— Му-му, — ответил Антонов.
— Ну, давай, му-му, с богом.
Щелкнула пружина, лезвие выскочило из рукоятки.
— Хорошо. Теперь держи нож острием вниз, я сам к нему подберусь.
Прыг-скок, прыг-скок. Чинарский нащупал лезвие и подвел под него веревку, которая стягивала запястья. Освободить их оказалось не так-то трудно. Плечи и предплечья тоже были привязаны к стулу. Впрочем, веревка уже дала слабину. Чинарский пошевелил руками, чувствуя все большую свободу.
— Давай сюда. — Он осторожно взял нож из рук Антонова и принялся перепиливать шнур у себя за спиной.
Надо отдать должное кулинару — он все делал основательно. Так что, прежде чем Чинарский полностью освободился, прошло еще минут двадцать. Он сорвал болтавшийся на щеке пластырь и принялся растирать затекшие члены.
Он почти забыл о художнике.
— Му-му, — напомнил тот ему о себе.
— А-а, му-му, — усмехнулся Чинарский и полоснул ножом по веревке в нескольких местах.
Пластырь Антонов отодрал самостоятельно.
* * *
Александр поставил сотейник на огонь и, дав покипеть смеси из меда, сливок, огурца и портулака, выключил огонь. В это мгновение задребезжал звонок.
Александр вздрогнул. В груди у него сладостно заныло. Отметая эмоции, он достал новый тампон и наполнил его ватные внутренности эфиром. Потом поспешил к двери. Ну конечно, это была Катька!
— Все уже в сборе! — расплылся он в улыбке.
— Чем это пахнет? — Катя перешагнула порог.
— Какая на тебе роскошная кожанка! Вот что значит заграничная жизнь. Трофимова обзавидуется.
Катя смотрела на брата с недоумением.
— Они в спальне, мы приготовили тебе сюрприз…
— Нам надо поговорить… Как ты себя чувствуешь?
Александр позвонил около двух в квартиру тети Маши и переговорил с сестрой по телефону. Когда же она явилась к нему, он спешил за покупками, ссылаясь на вечеринку. Необходимо было купить массу полезных вещей. Времени было в обрез. Александр вылетел из квартиры, как пробка из бутылки, оставив сестру наедине со своими мыслями относительно этой до конца не проясненной ситуации. Он лишь бросил на бегу, что обещал помочь Нелли с приготовлением праздничных блюд. Катя пожала плечами и пообещала прийти к шести.
— Ты как будто на вечер скаутов собралась. — Александр критически обозрел ее простые брюки и рубашку. — Дамы пришли принаряженные.
Катя пожала плечами. Она вошла в гостиную, когда почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. У ее рта выросло белое облако, распространявшее одуряющий запах. Ноги подкосились, тело сковала необычная слабость. Как хорошо, что чьи-то руки подхватили ее, иначе она бы упала. Залитая вечерним светом комната растаяла перед ее взором, и тягучая розовая тьма облила ее веки пахучим туманом.
