— Честное слово, я хочу быть с тобой, — повторил он. — Не просто встретились — разбежались, а по-настоящему. Но, понимаешь, заварилась у меня здесь такая каша. Или даже не здесь, не пойму. Но как бы дальше ни обернулось, все равно, ничего хорошего мне не светит. И надо бы тебе держаться от меня подальше.
— Когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, — начала Раиса и осеклась.
Дурацкие, плоские шуточки, неотвязно лезущие в голову, были не к месту. Она пряталась за ними, чтобы не показать себя настоящую — самой себе ненавистную бабу в слезах.
— Ты слишком много всего напридумывал, — сказала Раиса, но он перебил:
— Подожди, я расскажу. Ты только выслушай до конца.
И он начал рассказывать.
Раиса слушала малосвязное повествование об отвернутом пласте перегноя, который нормальные люди ни за что не стали бы трогать; о разгуливающих повсюду после страшной кончины девчонках и коварно меняющих свой облик солдатах; о снах, которые как-то умудряются проникать в реальность, потому что они не совсем сны, а продолжение этой самой реальности, но в ином, необъяснимом измерении; о Подземелье, из которого нет выхода и в котором ты сам не известно кто.
Он поведал ей о сгоревшем трупе кочегара; о глумливом шамане и его подлых намеках; о зловещей предопределенности событий, а под конец — о воплощении старой туземной сказки про оборотня в облике завуча Октябрьской средней школы и о законе диалектики про переход количества в качество.
Чем дальше Раиса слушала, тем отчетливее понимала, что самым разумным с ее стороны было бы встать и уйти, убраться подальше, хоть в ту же общагу, потому что сидящий напротив человек, несомненно, сошел с ума. Возможно, он даже представлял опасность для окружающих. Она не настолько разбиралась в душевных расстройствах, чтобы судить об этом наверняка.
Раиса смотрела, как шевелятся потрескавшиеся губы Сергея, как они выплевывают слова, в которых нет ни капли здравого смысла, и не могла решить, к чему готова больше: окончательно испугаться или захохотать. Пока он, замолчав, прикуривал очередную сигарету, Раиса растерянно соображала, что же ей все-таки делать.
Мысль о бегстве бесплодно увяла. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить в одиночестве на произвол судьбы этого свихнувшегося чудака.
«Наверное, это у меня такая любовь», — грустно усмехнулась про себя Раиса. Но именно теперь она поняла, что иронизировать тут особенно не над чем, потому что, скорее всего, так и называлась необъяснимая связь, возникшая между ними.
Ей почему-то вспомнились ломкие, бледные, с голубизной, стебли проросшего картофеля, забытого с осени в подвале, прошившие вдоль и поперек грубую мешковину. Их переплетение, словно в каком-то немыслимом, бесстыдном соитии, превратило множество клубней в единый неразделимый ком. Муж-хоккеист, бранясь, тогда так и выбросил это месиво на помойку вместе с мешком. Раису же поразила неодолимая сила жизни, заключенная в обыкновенной картошке. Любовь, конечно, не картошка, но что она такое, каждый понимает по-своему… и не понимает никогда.
Раиса постепенно начала понимать, что в Сергеевых речах содержалась своя, пусть вывернутая наизнанку, но — логика. Его умозаключения нисколько не походили на бред допившегося до белой горячки алкаша. Скорее, это напоминало попытку дикаря объяснить происхождение грома и молнии посредством проносящихся по небу божественных колесниц.
Впрочем, до конца Раиса поняла только одно: Репин проникся убеждением, что завуч Октябрьской средней школы Григорий Олконтович есть не кто иной, как туземный оборотень кундига, и он же — физическое воплощение вселенского зла, с которым Репину, по его словам, довелось столкнуться лицом к лицу.
В конце концов Раиса даже слегка развеселилась.
— Ты романы писать не пробовал? Типа Стивена Кинга. Он там из пальца высасывает?! А тут ничего и придумывать не надо.
— Не мое дело — романы писать, — буркнул Сергей. — Мое дело…
— …пойти и облить голову холодной водой. Я серьезно, попробуй.
Он не двинулся с места.
— Не хочешь — не надо. Тогда послушай, что я тебе скажу. Внимательно послушай. Я, конечно, понятия не имею, на самом деле завуч этот какой-то тайный злоумышленник, или ты его взял под подозрение зря. Однако, злоумышление — это одно, а то, что ты мне наговорил, совсем другое. Про потусторонние силы я рассуждать не желаю. Потому что даже церковь нынче признает: демоны — всего лишь метафора. Зло, в том смысле, как ты его толкуешь, — понятие абстрактно-философское, продукт умственных обобщений, и ни во что воплощаться не может. Поэтому давай вернемся на грешную землю. Допустим, завуч, действительно, в чем-то замешан. Но если тебя послушать, чушь какая-то получается: невиданная подверженность человеческого организма психо-соматическим изменениям. Но это же только в дурацких фильмах человек на глазах превращается в чудовище. Сам подумай: мышцы, кости — это же материя, она имеет свою физическую и химическую структуру. Не пластилин же, на самом деле! Какие могут быть перевоплощения?!
— Сама говорила про ликантропию.
— Вот запало тебе! Ликантропия — на девяносто девять процентов средневековые выдумки. А то, что не выдумки, — всего лишь психическая и физическая деградация человеческого существа. Ну, выли они, кусались, бегали на четвереньках. Но ни в кого же на самом деле не превращались. Больные чувствуют себя животными, но ими не являются. Как еще объяснять?
Сергей помолчал.
— Может, одни только кусаются, а другие… Если крайняя форма? Если человек внутри окончательно зверем стал. Если ничего человеческого в нем не осталось. Знаешь, сколько я таких видел? Иногда казалось…
Раиса всплеснула руками.
— Нет, я не могу! На колу мочало!.. Все, что угодно тебе могло казаться. Креститься полезно! Но так не бывает!
Раиса сама не знала, всерьез ли старается разубедить Сергея или просто надеется столкнуть его с мертвой точки, вовлечь в болтовню и потопить в ней весь этот сюр. Она впервые поняла, какое это трудное занятие, доказывать, что дважды два — четыре.
Сергей все курил и курил. Серый табачный дым слоистыми волнами плыл над столом, обволакивал стекло лампы, за которым чуть вздрагивал двуглавый огонек, и глядящей сквозь эту зыбкую пелену Раисе вдруг ни с того, ни с сего почудилось, что обращенное к ней лицо Репина будто тронула рябь, оно качнулось и расплылось, как отражение в неспокойной воде, будто готовясь обрести новые, очень странные черти.
Раиса тряхнула головой. Интересно, бывает заразное сумасшествие? Она вдруг отчетливо уловила: что-то сгущалось в затхлом воздухе комнаты, этой палаты номер шесть на двоих. Что-то вообще давно сгущалось в атмосфере, какая-то отрава, делавшая иных «хомо сапиенсов» не вполне разумными и даже не совсем людьми.
