отец говорил: "Я люблю тебя". Они делали что-то вместе. Говорили о разных вещах.
Отец никогда не называл его ни "толстяком", ни "тюбиком", ни "педиком", как это делали дети в школе или отец Барри.
В последний месяц, когда он был с ними, все изменилось.
Незаметно. Даг не заметил этого в то время, но задним числом все стало ясно. Его отец казался замкнутым.
Отстраненным. Раздражительным. Сначала Даг решил, что это как-то связано с тем, что его мать потеряла работу. Но нехарактерное поведение продолжалось. Последние несколько недель Даг и его мать ужинали в одиночестве. Его отец не приходил домой после работы - иногда вообще не приходил. Он проводил ночь в другом месте. Он никогда не говорил, где именно, по крайней мере, Дагу. Он слышал, как родители спорили об этом, но тогда он не понимал, что происходит, и боялся спросить. Он думал, что, возможно, это было что-то, что он сделал.
И вот однажды ночью отец снова не пришел домой, а на следующее утро его все еще не было. Он так и не вернулся. Не попрощался. Не объяснил Дагу, не сказал ему, куда идет, не сказал, что любит его в последний раз.
Он просто... ушел.
Отец бросил его ради официантки, которую Даг никогда не видел. Хуже того, отец оставил его наедине с матерью, прекрасно зная, на что она способна.
С тех пор Даг чувствовал пустоту и опустошенность. Чувствовал себя мертвецом.
Так что, возможно, забвение было не такой уж плохой альтернативой, если внутри он все равно уже был мертв.
В свои двенадцать лет Даг чувствовал себя на восемьдесят.
Он спрыгнул с велосипеда и толкнул его к подъездной дорожке Грако, изо всех сил стараясь не шуметь. Цепь тихонько звенела, спицы щелкали. Он осторожно положил велосипед во дворе, а затем пополз назад. Трава прилипла к его ботинкам, роса намочила ноги. На мгновение поднялся ветерок, и в тишине зазвенели ветряные колокольчики миссис Грако. Даг попросил их замолчать, и ветер снова утих. Он направился к окну Тимми, споткнулся о палку и замер, ожидая, не услышат ли его.
Он заметил, что окно спальни Тимми было темным, как и все остальные огни в доме, кроме гостиной, где из-под штор пробивался мягкий желтый свет.
Даг сделал паузу, размышляя, что делать дальше. Кто-то явно не спал, но, скорее всего, это был не Тимми. Даже если Тимми не спал, его родители не знали об этом, потому что у него не горел свет. Если он постучит в окно Тимми, то рискует тем, что его может услышать тот, кто еще не спит.
Если мистер или миссис Грако поймают его, то не только Тимми попадет в беду, но и они настоят на том, чтобы либо позвонить его матери, либо самим отвезти его домой. А он ни за что не собирался возвращаться домой сегодня.
Он прокрался обратно к дому и подкрался к большому картинному окну в гостиной. Прижавшись носом к стеклу, Даг заглянул в щель между шторами. Отец Тимми сидел на диване. Рядом с ним на тумбочке стояла полупустая бутылка "Джека Дэниелса". Глаза Дага расширились от удивления. Мистер Грако редко пил, особенно по вечерам. Но больше всего его шокировал не алкоголь. А выражение абсолютного страдания, запечатленное на лице Рэнди Грако. Отец Тимми плакал; крупные, жирные слезы блестели на его щеках. Его глаза были красными, а тело сотрясалось при каждом всхлипе. Даг никогда не видел его таким эмоциональным - даже на похоронах Дэйна Грако. Он выглядел израненным. Измученным. Странным образом казалось, что он не плачет, а смеется, поскольку не было слышно ни звука. Но затравленный взгляд его глаз говорил о том, что этот человек страдает.
Даг отступил от окна. Он чувствовал себя как-то неправильно, подглядывая за отцом своего лучшего друга в такой интимный и мрачный момент. Что-то определенно было не так, но что бы это ни было, Дагу придется подождать до завтра, чтобы это выяснить. Сейчас он никак не мог рискнуть разбудить Тимми. А о том, чтобы пойти к Барри домой, не могло быть и речи. Он не мог пойти домой. Он не мог провести ночь с друзьями. Поэтому у него оставался только один выход.
Землянка.
Вздохнув, Даг собрал свой велосипед. Он спустился по подъездной дорожке и выехал на Энсон-Роуд.
Когда он оказался вне зоны слышимости, он снова начал крутить педали. Доехав до кладбища, он замедлил ход. Несмотря на то, что они часто играли там после наступления темноты, ночью там было жутковато. Жутче, чем даже в лесу Боумана. Особенно когда он был один. Легкие клубы тумана вились вокруг оснований надгробий и деревьев. Луна, казалось, застыла над головой, яркая и полная, излучая сияние, но не тепло. В отличие от леса Боумана и остальной сельской местности, на кладбище было тихо.
Не стрекотали сверчки.
Не пели птицы.
Даже совы или свиристеля не было.
Это было странно, как будто мать-природа затаила дыхание.
Кладбище казалось пустым.
Несмотря на влажность воздуха, Даг дрожал.
Он взбирался на холм, запыхавшись, разгоряченный и сильно вспотевший. Велосипед казался тяжелее обычного, и он жалел, что у него не хватает сил, чтобы крутить педали, а не толкать его в гору. Он не стал приближаться к дому Барри, а свернул с дороги в старую часть кладбища.
Несмотря на то, что дорога все еще шла в гору, идти стало легче. Земля была мягче, а мокрая роса пропитала его кроссовки и охладила ноги.
Он добрался до вершины холма и остановился, чтобы перевести дух. Затем он снова сел на велосипед. Слева от него вдалеке возвышался полуразрушенный хозяйственный сарай. Один только вид его наводил на Дага ужас и тоску. Воспоминания того утра были еще свежи. Ему казалось, что он все еще слышит жестокий, издевательский смех и невнятную речь Кларка Смелтцера, как будто тот находится рядом. Это казалось очень реальным, как будто мистер Смелтцер все еще был там.
А потом, с толчком паники, Даг понял, что так оно и есть.
Кларк Смелтцер прислонился к высокому
