Я упомянул об этом моменте, ибо уверен: несмотря на все предосторожности, у нас среди прислуги имеется шпион. Недавно мы с Фрайхартом сидели на террасе моего дома, он примыкает к парку. Принц уединился в своих покоях, мы за бокалом вина углубились в шахматную партию. Очевидно, это занятие серьезно нас увлекло — мы не слышали шагов ни на садовой дорожке, ни на каменных ступенях террасы. Вдруг за моей спиной раздался голос: «Конец, граф! Берите пешку, через шесть ходов мат!» Мы вздрогнули — за мной стоял доктор Тойфельсдрок. Барон резко поднялся, он знал, с каким нетерпением доктора ждет принц. Но доктор не собирался уходить: он сел на место Фрайхарта и спросил, не желаю ли я с ним сыграть? Барон передал просьбу принца, я присоединился. Но примечательный доктор холодно ответствовал: «Нет. Передайте принцу, пусть подождет. Или лучше скажите, барон, я вообще не приду». Потом обратился ко мне, иронически улыбаясь: «Вот вам и свободная воля, граф! Я пришел переговорить с принцем, вижу, вы тут играете в шахматы. Давно уж не передвигал фигур и вдруг загорелся. Принц забыт, более того, граф: если вы сейчас откажетесь играть, я сегодня сам займусь какими-нибудь шахматными проблемами. И к чему болтать о свободе воли?» Барон заторопился предупредить принца, но доктор крикнул вдогонку: «Не приводите его сюда, слышите? Я буду играть в шахматы и не хочу, чтобы меня беспокоили». Я решился играть, желая, по крайней мере, его удержать, — вдруг переменит решение и захочет повидаться с принцем! Он выбрал фианчетто — слабый дебют, однако разыграл великолепно. Я постепенно упустил инициативу и мне пришлось защищаться, — настолько безошибочны были его ходы. Вскоре пришел Фрайхарт, очевидно, с поручением принца. Он еще не вымолвил ни слова, все-таки из-за этой маленькой помехи доктор сделал грубый промах, который мог стоить партии. Он немедленно оценил ситуацию, и мгновенная тень недовольства прошла по его лицу. Затем рассмеялся и повернулся к барону: «Возвращайтесь, барон, и передайте принцу, пусть выглянет из окна своей спальни в одиннадцать часов. Как раз взойдет луна, и он увидит желаемое».
Эти обычные слова звучали, однако, весьма повелительно: Фрайхарт молча поклонился и вышел. Доктор вновь сосредоточился над доской. Я предложил взять назад неудачный ход — он терял слона за пешку, — но доктор покачал головой. «Совершил глупость и должен понести справедливые последствия». Пользуясь преимуществом, я предпринял атаку, стараясь не ошибаться: обдумывая тщательно каждый ход, охотно шел на размен, чтобы закрепить успех. Положение на доске создалось весьма благоприятное, и я готовился разменять ладьи. Не скрою, очень уж хотелось его обыграть. И тут он произнес: «Мат в девять ходов!»
Я растерялся, пустился на разные увертки — бесполезно. Пришлось признать себя побежденным.
Партия продолжалась довольно долго. Доктор поднялся уходить. Я провел его вокруг дома на улицу; когда мы пересекали палисадник, появился слуга с лошадьми. Через минуту они исчезли в темноте. Я отнюдь не утомился, а потому решил посетить барона. Он сидел за письменным столом, ревностно занимаясь корреспонденцией принца, которую надлежало отправить утром. Я предложил помочь — работа двинулась быстрее. Случайно вскинув глаза, увидел лунное сияние в комнате и подошел к окну. Фрайхарт последовал за мной. «Сейчас принц должен увидеть… желаемое. Вы не поверите, граф, как он обрадовался известию. А что он желает увидеть? Я не стал спрашивать…» «Что желает увидеть? — воскликнул я. — Разве он не сказал за ужином? Даму из Мурано, естественно». Мы выглянули из окна: внизу раскинулся парк, ни шороха, ни дуновения в ночи. Из тени вязов выступила женщина и медленно пошла в сторону круглой лужайки перед замком, к маленькому бассейну с фонтаном. Откинула вуаль — Фрайхарт тотчас узнал ее. Она скользила медленно, совсем неслышно, словно призрак в лунном свете. Некая нереальность в движениях, некая механистичность. Остановилась близ высокого розового куста, надломила, сорвала белую розу. Пошла дальше, помедлила. Села на каменную скамью, взмахнула крохотным веером, сложила и вместе с розой уронила на скамью. Намеренно, конечно, ибо, уходя, оглянулась. Медленно удалилась, исчезла среди вязов. Вскоре послышались шаги на террасе — принц спускался в парк. Подбежал к скамье, схватил веер и розу, прижал к губам. Долго смотрел в сторону ее исчезновения, порываясь, вероятно, пойти вслед. Вздохнул, еще раз поцеловал розу, побрел назад.
Должен сознаться, дорогой маркиз, было в этой сцене нечто трогательное, призрачно сентиментальное, вполне совпадающее с волшебством лунной ночи: и все же, маркиз, Вы, я полагаю, вряд ли повели бы себя так в подобной ситуации. Дрожать в лихорадке, сжигаться в пламенной тоске по возлюбленной… и даже не осмелиться подойти… Если бы существовал какой-то запрет, какая-нибудь клятва, данная доктору Тойфельсдроку, нет, я своими ушами слышал его слова — пусть принц на восходе луны увидит желаемое. Ни единого намека на запрещение приближаться к Веронике! Держу пари, Вы, маркиз, или Цедвиц не мешкая ни секунды, заключили бы возлюбленную в объятия, более того, я сам, будучи старше и хладнокровнее вас, поступил бы точно так же.
Этот эпизод, мне кажется, отражает общее состояние принца. Полный желаний, он не решается на поступок, снова и снова терзается разными скрупулами и сомнениями, — словно обязанный постоянно отчитываться перед собой в каждом действии. По этой причине, как я полагаю, доктор помогает ему куда меньше, нежели в его силах. Я говорил и писал Вам, маркиз: отнюдь не теологический, а натуралистический детерминизм — конек доктора. Но поведение принца, по крайней мере на первый взгляд, резко противоречит теории. Вечные сомнения и колебания, быть может, оправдывают веру в свободу воли, предполагают свободный выбор действия, вероятность коего доктор отрицает совершенно. Сам он действует спонтанно и удивительно энергично, убежденный, что всякий первый импульс зависит от множества обстоятельств, исключая, разумеется, внутреннее самосознание. Но принц ведет себя так, словно в его власти — действовать или нет; доктор распознал это давно, а я только сейчас. Похоже, доктор устал от нерешительности принца, даже разозлен оной. По его мнению, столь тщательно подготовленные позиции и обстоятельства должны натуральной своей силой побудить принца к действию. Первоначальное резкое сопротивление заставило доктора изменить план — он сумел внушить принцу собственные идеи так ловко, что тот поверил в свою «миссию», хотя эти идеи были, возможно, шуткой, игрой ума. И что же? Принц опять ничего не предпринял. Доктору удалось окружить принца Александра миром грез, но не научить претворять желаемое в действительное. Принц восхищается каждым словом учителя: сопротивляется не советам советчика, которым беспрекословно следует, но стремлению доктора сделать из него существо самостоятельное и активное, разумеется, в детерминистском смысле. Однако игра доктора еще не потеряна.
