О причине ареста доходили разные слухи: более всего говорили о государственной измене. Такая версия подтверждалась и в записке сенатора; кроме того, он писал: приказ об аресте исходит не от герцога, — в его отсутствие арест произвел городской комендант после совещания с министром юстиции.
Уже ночью я разослал курьеров ко всем дружественным дипломатам, которые, по моим сведениям, пребывали на ближайших курортах. Ранним утром поехал к сенатору — он, кстати, поведал, что хотели арестовать и меня, однако воздержались из-за моего иностранного происхождения, остерегаясь нежелательной огласки. Касательно государственной измены он ничего добавить не мог — из разговора с министром юстиции понял только: обвинение носило очень серьезный характер. Несмотря на мои настоятельные просьбы, отказался немедленно ехать к герцогу, сославшись на болезнь жены. Врачи рекомендовали ей через два или три дня полечиться на водах в Ильзунгене — вот тогда он и повидает герцога, благо это рядом. Между прочим, комендант сразу после ареста послал герцогу эстафету.
Оставалось только ждать. Известие об аресте принца не вызвало в городе особого ажиотажа, — очевидно, все объясняется отсутствием двора, дипломатов, и очень жаркой погодой. Я регулярно доставляю принцу еду, напитки, книги, сообщаю о всех предпринятых шагах.
Еще раз умоляю поторопиться, дорогой друг! Уверенный в Вашей преданности, посылаю ближайшее письмо на Триент.
* * *
Граф Остен — маркизу Чивителле
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
5 сентября
Причина ареста ясна! Знаете кто ее открыл? Муни — егерь, которого вы нам оставили. Он быстро сошелся с Хагемайстером и с его помощью недурно выучил немецкий. Оба они измыслили замечательно остроумную каверзу, пользуясь своими регулярными визитами в цитадель. Все посылки принцу комендант проверял лично; во время этой процедуры приятели взяли в привычку громко жаловаться на тяготы своей службы. Комендант насторожился, почуяв возможность разузнать кое-что интересное и важное, и принялся закидывать удочки: Муни представил дело так, что его господин, маркиз, — тот самый, который спас герцогу жизнь, прибавил он дерзко, — уехал, поскольку не мог долее терпеть предательских разговоров принца. Он, Муни, остался ради любовной интрижки, но теперь единственная его мечта — поскорей вернуться в Венецию. На вопрос, нельзя ли достать какие-либо неопровержимые доказательства, Муни ответствовал: только с помощью его друга Хагемайстера, которому принц и граф Остен доверяют всецело. Хагемайстер также весьма недоволен службой — это простой, недалекий малый, тяжелый на подъем; убежденный в нечестной игре принца, предпочитает в ужасе закрывать глаза и уши, и все же не хочет выдавать господ. Комендант вызвал Хагемайстера, однако все его выгодные предложения последний отклонил. Да, он знает тайник, где господа хранят секретные бумаги, но честность выше предательства и подкупа. Комендант и так и сяк обхаживал его, наконец пригрозил темницей и плетьми. Хагемайстер на все упрямо тряс головой. Тут вступился Муни: «Господин комендант, я ведь часто с ним разговариваю, он сам насчет себя ничего не понимает. С одной стороны, многолетняя добросовестная служба, с другой… Вот если бы вы привели его к присяге, заставили что-нибудь засвидетельствовать!» Коменданта озарило. Он сразу изменил тактику, принялся отпускать незлобивые шутки и, между прочим, попросил Хагемайстера засвидетельствовать важное показание против одного преступника. Открыл шкап, вынул какую-то бумагу и прочитал с надлежащей интонацией. Из текста явствовало: принц Александр вкупе с бароном фон Фрайхартом, юнкером фон Цедвицем, графом фон Остеном при негласном одобрении венского посла и парижского атташе готовит покушение на жизнь герцога. Комендант показал им сию бумагу, там стояла подпись гессенского посла и красовалась пурпурная посольская печать. Сия подпись и сия печать потрясли Хагемайстера: он выразил готовность действовать в интересах истины и коменданта и тут же приступить к сбору важных улик. Оба ловкача с поклоном приняли иудино вознаграждение — каждому досталось по десять новеньких золотых с портретом герцога. Деньги передали мне через полчаса. Я, разумеется, отдал обратно да еще прибавил втрое: самому быстрому скакуну не повредят золотые шпоры.
Я тщательно обдумал ситуацию. У нас была какая-то записка гессенского посла. Разыскал и показал егерям. Они сразу признали печать, характерный почерк и витиеватую подпись. И все же я сильно засомневался: в последнее время старый герцог невзлюбил гессенского посла и даже отказался принимать. К тому же донос не содержал ничего конкретного, одни общие фразы. Поскольку посол еще перед отъездом герцога удалился в Гессен, я решил, не теряя времени, отправиться туда. Каретой — слишком медленно, ночью поехали с Хагемайстером верхом. Муни я поручил дальнейшие визиты в цитадель, — он должен был рассказывать коменданту о моей внезапной болезни и ревностных расследованиях Хагемайстера.
Короче говоря, дорогой друг, после моих реляций посол чуть со стула не свалился. Это злостное мошенничество, кричал он, никогда он не писал такого документа. Его секретарь, конечно, остался в посольстве, но это многолетний, верный служака, — его участие едва ли мыслимо!
Обратно мы отправились вместе и прибыли в резиденцию в час ночи. Думаю, завтрашний день принесет кое-что новое.
* * *
Граф Остен — маркизу Чивителле
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
10 сентября
Пишу на «Розу» близ скотного рынка, надеюсь, дорогой друг, Вы уже будете в Мюнхене.
По приезде в город гессенский посол немедленно потребовал к себе секретаря — тот казался совершенно ошеломленным. Слыхом не слыхивал ни о каком доносе! Однако Муни, не терявший даром времени, вызнал: секретаря в последнюю неделю видели бесцельно блуждающим, не сознающим, куда ходил и с кем встречался.
Посол направился к министру юстиции, затем они вместе объявились в цитадели у коменданта. Документ комендант успел переслать герцогу, вследствие чего все трое отправились в летнюю резиденцию, в Коттевальд. Посол меня известил, я вскочил на коня и через час к ним присоединился, несмотря на протесты коменданта. Поздним вечером прибыли в Ильзунген. Утром господа отправились в охотничий замок, а я остался в гостинице. Аудиенция была очень беспокойной. Герцог показал документ, посол признал подлинными бумагу, подпись секретаря и печать. Свою подпись определил фальшивой, но отлично подделанной. Спор разгорелся из-за требования герцога привлечь к суду секретаря как несомненного виновника, — посол согласился, однако присовокупил: процесс против гессенского подданного должен вестись в Гессене. Герцог запальчиво возразил, что ни один гессенский судья не заслуживает ни крупицы доверия, затем пустился оскорблять и посла и его господина, курфюрста, и дошел до обвинений в шулерской игре: мол, гессенский двор жаждет выставить его, герцога, на всеобщее посмешище. Приказал освободить принца и накалил бы себя до рукоприкладства, если бы гессенский посол поспешно не удалился.
