— Зинаида Александровна права: извещение о кончине мещанки Федотовой была отправлено в Живогорск по недоразумению. Она вполне себе жива!
Но Аглая Тихомирова словно бы не услышала ни этих слов Ивана, ни того, что перед тем говорила её дочь. Будто завороженная, она глядела на Агриппину — и беззвучно шевелила при этом губами. Наверняка — читала охранительную молитву.
И тут Агриппина Ивановна наконец-то заговорила.
— Вот уж не ожидала я, что моё возвращение произведет этакий фурор! — Голос её звучал мягко и как-то по-особенному гладко — не как у мещанки, а как у особы, получившей вполне приличное образование; да и словечку "фурор" явно не входило в обычный лексикон представителей мещанского сословия. — Но ты, внучка, конечно же, права! И вы, господин Алтынов, тоже не ошибаетесь. — Она с прежней усмешкой бросила взгляд на Ивана. — К выходцам с того света я отнюдь не отношусь. Хотя и ощущаю: эти самые выходцы тут неподалёку бродили в большом числе, и совсем недавно. Надеюсь, что теперь они упокоились с миром.
При этих её словах Иван едва сдержал изумленный вздох. Никто из обитателей уездного Живогорска — за исключением тех, кому прошлой ночью довелось посетить Духовской погост — представления не имел о том, кто тут недавно бродил. А эта пожилая женщина будто нюхом учуяла что-то. Хотя — кто знает: может, и вправду учуяла? Не зря же все родственники дружно величали её ведуньей: и её внучка Зина, и её дочь Аглая, и её зять — протоиерей Александр Тихомиров.
Иван услышал, как Валерьян тихо ахнул у него за спиной. А изящные брови Татьяны Алтыновой взметнулись ещё выше, когда она глянула на свою горничную — которая, как видно, не известила хозяйку загодя об этом своём прозрении. Или — Татьяна Дмитриевна была очень уж хорошей актрисой. А черноглазая попадья Аглая уже набрала в грудь воздуху, явно намереваясь вопросить свою мать: что такое та несёт? Однако задать своего вопроса не успела. Поскольку из-за за спины у Аглаи Тихомировой вдруг донесся хорошо знакомый Ивану мужской голос:
— Не могли бы вы чуть посторониться, сударыня? Нам надобно пройти.
Тут только Зинина мать словно бы очнулась и отступила в сторону от порога зала. А внутрь, катя перед собой кресло на колесиках, вошёл Лукьян Андреевич Сивцов. Сбоку это кресло без особой необходимости поддерживал доктор Сергей Сергеевич Краснов — которого, впрочем, Иван тоже сюда пригласил. Должно быть, именно уездный эскулап и одолжил алтыновскому приказчику данный предмет мебели: купеческий сын нен помнил, чтобы у них дома имелось нечто подобное.
В кресле этом — величественная, как жена фараона — восседала тётка Ивана Алтынова, Софья Кузьминична. Правая её рука покоилась на белоснежной полотняной повязке; но, пожалуй, только это — да ещё диковинный способ передвижения — и напоминало теперь о пренеприятном ночном происшествии. Прическа Софьи Алтыновой выглядела так, словно она только что посетила куафера. Лицо её было подкрашено столь искусно, что грим почти что невозможно было заметить. А платье Софьи Кузьминичны явно входило в число тех баснословно дорогих туалетов, которые она привезла из-за границы. С надменной приветливостью она оглядела всех присутствующих, прежде чем остановила взгляд на своей невестке — Татьяне Алтыновой.
— Вижу, ты, ma chere[1], решила и вправду почтить нас своим присутствием, — проворковала тетушка Ивана. — Я, признаться, до последнего сомневалась: и вправду ли ты прибудешь? Как досадно, что твой супруг не может тебя повидать! Ты ведь знаешь уже, что он пропал? Для тебя это известие — не сюрприз?
— Не сюрприз. — Эти слова, однако, не Татьяна Дмитриевна произнесла: их выговорил новый гость, возникший на пороге зала для приёмов. — Будь Митрофан Алтынов дома, его сын уж точно не рискнул бы вызывать сюда свою матушку!
3
Этого мужчину Иван Алтынов мгновенно узнал, хоть прежде видел только дагерротип с его изображением. Впрочем, не исключено, что в своём далёком детстве Иванушка встречал его и в материальном, так сказать, виде. Однако сам он этого совершенно не помнил.
Рослый, широкоплечий, с длинными усами, когда-то наверняка ярко-черными, а теперь пегими из-за проступившей в них седины, в зал для приёмов ступил Петр Филиппович Эзопов, собственной персоной. Иван быстро глянул через плечо на Валерьяна, опасаясь, как бы с тем не приключился очередной нервный припадок. Поскольку, неверно истолковав некое сделанное ему предупреждение, он просто до дрожи в коленях боялся Петра Эзопова. Но — Валерьян, хоть и тискал в руках ресторанную льняную салфетку, никаких иных признаков волнения не выказывал. "Уразумел, должно быть, — решил Иван, — что вовсе не Петр Эзопов ему опасен".
А Петр Филиппович между тем церемонно кивнул Татьяне Дмитриевне и Софье Кузьминичне, после чего сделал несколько шагов к Ивану — протягивая ему руку.
— Рад видеть тебя в добром здравии, племянник, — сказал он. — Танюша сильно меня напугала, когда сообщила, что ты просишь её срочно прибыть в Живогорск вместе со мною из-за какого-то небывалого несчастья, разразившегося здесь. Так что я со всей поспешностью сел на поезд "Санкт-Петербург — Москва", а после из Москвы полночи гнал сюда на перекладных. Но не подумай, что я попрекаю тебя этим! Для меня в действительности большое облегчение, что тут всё благополучно разрешилось и без моего участия.
Говоря, он подошёл к Ивану почти вплотную, так и держа на весу руку с раскрытой ладонью. Однако Иван демонстративно вскинул — чуть ли не ткнул Петру Эзопову в лицо — обе свои ладони со следами глубоких порезов на них.
— Увы, — проговорил купеческий сын, — сообщить вам о благополучном разрешении всех здешних дел я не могу. Вы и сами поймете очень скоро, почему. И я вынужден отказаться от рукопожатия — из-за полученных мною ран.
Петр Эзопов секунды две-три взирал на изрезанные ладони своего родственника — то ли племянника, то ли пасынка. А потом протянутую руку опустил. Но тёмные его глаза при этом недобро блеснули.
— Я надеюсь, — теперь он повернулся к Валерьяну, — хотя бы ты, сынок, не откажешься дружески поприветствовать меня? Ты ведь, я полагаю, не поверил байкам о моей смерти, которые распространяла твоя мать?
Однако ответил ему не Валерьян: со своего кресла-трона подала голос Софья Кузьминична.
— Брось, хватит уже ломать комедию! — В голосе её слышалось столько презрения, что Петр Эзопов вздрогнул, словно от пощёчины. — Валерьян теперь знает, что ты ему отец в такой же степени, в какой я ему — мать. Мавра призналась во всем! Да, и хочу упредить твои вопросы: сама она на эту встречу не придет.
И тут, как черт из коробочки, возник ещё один гость, вопросивший прямо с порога начальственным басом:
— Хотел бы я получить разъяснения относительно того, почему именно она не придёт!
Иван Алтынов так поморщился, словно его, как в детстве, заставили проглотить одним махом целую ложку рыбьего жира. Причём самой неприятной неожиданностью стало для него даже не то, что исправник Огурцов заявился сюда на добрых полчаса раньше, чем Иван ожидал. Куда неприятнее оказалось обнаружить, что из-за спины у Дениса Огурцова выглядывает ещё один гость — незваный: Василий Галактионович Сусликов.
Но, когда Иван заговорил, голос его прозвучал не просто спокойно — радушно:
— Прошу вас, Денис Иванович — проходите и располагайтесь на любом удобном для себя месте! — Купеческий сын повёл рукой, указывая на накрытые столы. А разъяснения вы непременно получите — но чуть позже.
— Что, вы ещё кого-то ожидаете? — Исправник, проходя в зал, осклабился, а учитель Сусликов просеменил рядом с ним как прилепленный, явно стараясь спрятаться за его корпулентной фигурой. — Ваши гости ещё не все в сборе? Или, может статься, вы рассчитывает, что к вам всё-таки присоединится ваш батюшка — Митрофан Кузьмич?
— По всей видимости, Иван Митрофанович ожидает меня, — произнёс ещё один гость, теперь уж точно — последний.
