– Держим, держим… Умничка!
Альбина посмотрела на кулер. Хотелось пить, но она постеснялась подойти и набрать воды. Откинулась в кресле и закрыла глаза.
– А теперь громко повторяй за мной… С-сапоги.
– С-сапоги!
– С-собака.
– С-собака!
– С-самокат.
– С-самокат!
«С-садик! С-сама иди!» Альбина покачала головой. Вот ведь незадача. А других послушаешь, маму Оли, например, так бегут в садик, не вытащить оттуда… А она сама – нормально ходила, пока бабушке не отдали? Если верить маме, то да. Но какое тогда время было, какой выбор: двое детей, отец постоянно на работе, Кирилла, старшего брата Альбины, в один садик (для детей с нарушениями зрения), ее, Альбину, в другой, и никакой машины, все пешком, на общественном транспорте… Наверное, чувствовали дети весь этот нерв, спешку, взрослели быстрее, понимали. Может, надо построже с Адамом: не упрашивать, а ставить перед фактом? Но психологи пишут… В задницу психологов! В задницу миллион ссылок, ведущих на страницы-советы, страницы-упреки, кричащие ей в лицо, какая она плохая мать!
– Что еще здесь зеленое? Зеленый, зеленая, зеленые…
– С-санки!
– Умничка. А что здесь может быть живым?
– С-собака!
«А может и не быть», – мрачно подумала Альбина. Ведь говорила ему не покупать сыну щенка: не готов к ответственности, а если что случится, слез не оберешься… Случилось. Она с ужасом (и стыдом за этот ужас) подумала, как бы справлялась еще и с собакой. Или не сбежала бы тогда, не подала на развод? Не из-за сына, так из-за пса… «Ха, очень смешно».
– А куда мы присядем, когда отдохнем?
– На лавочку!
– Или, другим словом, на скамейку.
– На с-скамейку!
– А сейчас сделай хоботок… Где наш хоботок?.. Вот, вот, тянем… Умничка…
Альбина поняла, что неосознанно напрягает и вытягивает губы. В этот момент в коридоре хлопнула дверь. Вошла пожилая фифа в пальто с соболиным воротником. Директорша, поняла Альбина еще до того, как женщина заговорила.
– А откуда вы про нас узнали? – спросила директорша, пока Альбина читала договор. – Хочу понять, какая реклама сработала.
– На работе подсказали.
– Ага, сарафанное радио. Хорошо.
Их разделял журнальный столик, по которому были разбросаны буклеты и визитки. Альбина полистала их, пока подслушивала логопедические старания Адама. Разговор как-то незаметно перешел на проблему увеличенных аденоидов – Альбина поняла, что рассказывает об Адаме, об их второй степени, о нежелании делать операцию, пока не будет показаний к хирургическому вмешательству.
Фифа посмотрела на нее с видом «Да вы что, девушка?!».
– Я своим удалила, и никаких проблем. Сначала аденоиды, потом руки и ноги…
– Что?
– Младшему в три и шесть. Старшей в четыре, и больше не выросли.
– Аденоиды?
– Ну да. Зачем мучиться? Так и до школы можно с детьми просидеть. Удаляйте, не думайте!
Альбина промолчала, пораженная странной слуховой галлюцинацией и наглостью женщины: вот так просто советовать положить ребенка под нож, когда даже хирург не рекомендует, если есть возможность выходить… «А у меня есть? Что буду делать, когда из садика болячку притащит, храпеть по ночам станет? После какого по счету больничного начальство звереть начнет?»
– Ладно, мне пора. В договоре все устраивает?
– А если Адаму не понравится?
– Тогда оплатите только пробное занятие. Реквизиты на визитке. Надеюсь, еще увидимся.
Через десять минут дверь открылась, и из класса выбежал довольный собой Адам. Логопед уверила, что у Альбины «очень умный мальчик», схватывает на лету, пара недель – и все звуки подтянем. Договорились о двух сорокаминутных занятиях в неделю, по вторникам и четвергам.
По дороге домой Адам совсем оживился – полная противоположность утренним слезам.
– Мам, а чё там такая легкотня?
– Потому что ты у меня очень умный. Интересно с тетей заниматься? Пойдем еще раз?
– Да!
– А расскажи мне, солнышко, как день твой прошел!
– Нормально. Мне тетя понравилась.
– Логопед?
– Да.
– А в садике как?
Адам нахмурился.
– Он хочет закрыть меня в грязной комнате.
– Кто?
– Очень плохой мальчик.
«Опять этот мальчик, – подумала Альбина, начиная злиться на пока еще абстрактного задиру. – Надо будет поговорить с воспитательницей или с другими мамашами».
– Я не хочу завтра в садик. Не хочу в грязную комнату… Там…
– Что там? – спросила она с фальшивой легкостью.
– Там руки из стен.
Она почувствовала себя маленькой и испуганной.
– Не придумывай, – тихо сказала она, чтобы Адам не расслышал.
Продолжать расспросы не хотелось.
– Мам, я какать.
– А-а… Хорошо.
Альбина приподняла над кроватью голову, посмотрела на часы, рухнула на подушку (понимание того, который сейчас час, ускользнуло) и провалилась в кофейный осадок сна. Вынырнула, прислушалась. Нырнула – вынырнула.
Через пять или десять минут молчание в ванной показалось странным.
– Адам?
Она снова прислушалась.
– Адам?!
Молчит.
Альбине стало не по себе.
– Адам? Ты меня слышишь?
Она встала. В коридоре поняла, что крадется, всматривается в щель между рассохшимся наличником и дверью, откуда изливается неприятного оттенка свет. Старый пластмассовый плафон делал его неживым, цвета толстых стариковских ногтей. Альбина хотела снова позвать сына, но во рту пересохло.
Она распахнула дверь и едва не сбила Адама, который сидел на горшке у самого входа напротив стиральной машины. Уперся головой в простенок, лицо опущено, руки сложены на шишковатых коленках.
– Солнышко, все хорошо?
Адам не шелохнулся.
Альбина присела рядом, погладила по еще влажным волосам. Ночью она несколько раз переворачивала подушку – сын сильно потел во сне.
– Спишь?
Она наклонилась и заглянула в лицо. Адам упрямо смотрел на пол, на ужасную бледно-желтую плитку, которая напоминала пропитанный мочой пенопласт.
– Почему молчишь?
Адам не реагировал. Альбина испугалась:
– Эй, что случилось?.. Где болит?.. Ну же, ответь…
Она гладила его по лицу, спине, ногам, рукам, а он сидел истуканом и пялился в одну точку. Мелькнула мысль об экзотическом насекомом и параличе, коме, каталепсии, как в том романе ужасов – «Мизери»! – что она недавно читала. Альбина отругала себя за такие мысли: сидит, дышит, просто не хочет разговаривать.
– Солнышко, плохой сон приснился, да?
Покачал головой? Нет…
– Ну же, не молчи… Что болит?.. Адам!
Страх перерос в панику, она похлопала его по лицу, чтобы вывести из этого состояния, не сильно, но все-таки. Альбина увидела, как задрожал подбородок сына, сморщился сухим плодом, на глаза навернулись слезы.
Ее обжег стыд.
– Прости, солнышко, прости… Я так испугалась… Ты уже все?
Он по-прежнему не отвечал. Она бросилась в коридор, к комоду, и вернулась с упаковкой влажных салфеток.
– Ну, покакал?
Не дождавшись ответа, приподняла, потянула на себя, стала вытирать. Адам висел на ее плече, тонкие руки струились по ее лопатке.
– Голая попа, – сказал сын, и она сразу поняла: на ней были полупрозрачные трусики. Адам шутил.
– Солнышко… – Она рассмеялась. Смех вырвался наружу, как гной из раны.
Смеясь и плача от облегчения, она подхватила его на руки и понесла в спальню. Потом горшок помоет, потом, все потом…
Она плюхнула Адама на кровать и принялась щекотать.
– Кто маму испугал, кто, кто плохой мальчик?
Он извивался под ее пальцами и пытался скрыть улыбку.
Альбина мысленно обозвала себя дурой. Боже, как она испугалась. Еще минуту назад страх был реальным, черным, густым; он шевелил обрубками щупалец-вариантов, он…
– Мой ангелочек. – Альбина покрывала лицо сына поцелуями, а Адам смешно морщился и изворачивался.
