в сорок шестом. Супруга пыталась управлять делами, но отели, те немногие, что у них остались, приличные люди бойкотировали. Судачили, Валенте давали приют коллаборационистам. Перед тем, как они бежали крысиными тропами. Отель в Каркозе был их базой.
Я переварил информацию, тасуя бумаги.
— А что насчёт Аннелизы Кольманн?
— А это самое любопытное. — Улыбка Анри стала ещё хитрее. Дрозд склонил набок голову, точно прислушивался к разговору. Анри развернул передо мной газету, датированную ноябрём сорок пятого года. Фотография запечатлела четырёх женщин разного возраста. Они выглядели уставшими и напряжёнными.
— Бельзенский военный трибунал. Проходил в Люнебурге. Судили привилегированных заключённых и эсэсовцев, служивших в концентрационных лагерях. В штанах на снимке — Аннелиза Кольманн.
— Святая Макселенда. — К такому повороту событий я не готовился.
— Я сразу подумал: знакомая фамилия. И оказался прав! — Анри щёлкнул шишковатыми пальцами. — Кольманны состояли в Великой ложе Гамбурга. Старейшая ложа Германии, основана графом Стрэтмором и одиннадцатью джентльменами…
— Анри, — прервал я тактично. При всём уважении к епископу и его сединам, я был тут не ради истории масонства.
— Простите, простите, я увлекающаяся натура. Значит, Кольманны. Их дочь родилась в двадцать первом. Работала водителем трамвая, но в двадцать три года вступила в свиту СС. Она была надзирательницей в Нойенгамме и, как свидетельствовали на процессе, отличалась исключительной жестокостью, посрамившей бы фантазии де Сада. Например, насиловала палками мужчин и женщин, избивала плетью и сапогами до потери сознания, акцентируя внимание на гениталиях. Курировала организацию борделя при лагере.
В читальном зале было тепло, но на моей спине устроили шествие мурашки, а яички втянулись в пах.
— Когда запахло жареным, — вещал Анри, — фрау Кольманн пыталась улизнуть от Союзников, переодевшись в мужскую робу, но её вычислили. На суде признали виновной в жестоком обращении с узниками, в том числе с беременными и в сексуальной эксплуатации…
— Но не вздёрнули?
— Нет. Не нашлось доказательств, что она кого — то убила во время службы. Она отделалась двумя годами тюрьмы.
— Чёрт, — прошептал я, разглядывая групповой снимок, коротко стриженную, с мягкими щеками и взглядом нашкодившего ребёнка молодую немку справа. Перепоясанная верёвкой, в мужских ботинках, она смахивала на парня.
— Не та барышня, которую я бы кадрил. — Анри усмехнулся.
— Известно, что с ней сталось после тюрьмы?
— Увы. — Он развёл руками.
— Вы очень мне помогли, — произнёс я признательно. — Как всегда.
— Мы с Луи Клодом де Сен — Мартеном несказанно рады.
— Поразительно, где вы всё это достаёте?
— Гугл, — скромно ответил масон.
— Гугл? Что это?
— Не берите в голову.
Я упаковал документы и вдруг вспомнил:
— А Страна Гадаринская существует в реальности?
— Существует. Гадара — древняя крепость в Восточной Палестине. Недавно, к слову, археологи обнаружили там массовое захоронение свиней.
— У кого — то прошла славная пирушка, а?
* * *
Но была и иная Гадара, гораздо ближе Палестины. Всего — то в паре часов езды от Парижа. Я наткнулся на неё, изучая в бистро бумаги, касающиеся семейки Валенте. А конкретно — недвижимого имущества. Отель «Бонапарт» находился в городе Каркоза по адресу Гадара, 12. Я перечитал дважды название улицы и басовито хохотнул, напугав модисток, обедающих за соседним столиком.
Интуиция сказала, что я на верном пути. Я не бывал в Каркозе, но редкие упоминания этого города в прессе создавали образ дыры, где и адские врата никого бы не удивили. В начале века в Каркозе злодействовала кровожадная секта Жёлтого Короля, уничтоженная фликами. В тридцатые грабил и убивал Эжен Вейдман, последний человек, публично гильотинированный во Франции. В сорок четвёртом туда хлынули полицаи и прочие приспешники режима; говорили, «Каркоза» никого не выдаёт.
В моих ушах зашелестели свежеотпечатанные стольники с императором Наполеоном. У фонтана Медичи я флиртовал с длинноногими студентками и старался не замечать Максима, угрюмо прохаживающегося между Люксембургским садом и Обсерваторией, где в прошлом году обстреляли «Пежо» сенатора Миттерана.
Домой, на Руа — де — Силь, я возвратился в приподнятом настроении. Сосед слева, глуховатый немец, участник Сопротивления, кухарил: воняло жареным луком. Бубнило радио: сосед справа, русский эмигрант, сражавшийся под крылом Колчака, слушал боксёрский матч.
Я отужинал картофельной запеканкой, плеснул в бокал вина и позвонил клиентке.
— Париж — маленькая деревня, но не настолько же. Если у вашего цепного пса так много свободного времени, он мог бы и сам найти Даниэля.
— Предпочитаю держать процесс на контроле. Что вы узнали?
— Отель в Каркозе всё ещё принадлежит вам?
В голосе мадам Валенте зазвенело раздражение.
— Я предупреждала: дела моей семьи вас не касаются.
— Принадлежит или нет?
— Нет. Отель был продан.
— А Даниэль бывал в Каркозе?
Мадам Валенте задумалась.
— В детстве. Вместе с отцом.
— Они останавливались в «Бонапарте»?
— Предположим.
— У меня нет твёрдых доказательств, но подозреваю, он и теперь там. Могу прогуляться в Каркозу… скажем, послезавтра.
— Завтра же, — перебила мадам Валенте. — За вами заедут утром.
— Я люблю поезда. В авто меня укачивает.
— Завтра.
В трубке раздались гудки. Я забросил ноги на стол и разглядывал групповой снимок надзирательниц. До вступления в свиту они работали фотомоделями, посудомойками, прачками. Что за дьявола выпустил Адольф из адских бездн?
— «Ад — это вагина».
Я невольно взглянул на штаны Аннелизы Кольманн и съеденный ужин встал комом в горле. Ночью мне снилось пурпурное влагалище, шевелящее в небесах набрякшими губами. И я был признателен дуболомам Валенте, разбудившим меня стуком в дверь.
Попытки разговорить «шкафов» не увенчались успехом. Я побузил и затих на заднем сиденье. Пара затылков с одинаковыми складками и жирком на загривках маячили впереди, и я утешил себя фантазиями садистской направленности.
В Сент — Антуане водитель хамски подрезал частный автобус иезуитского колледжа. Не пропустил на «зебре» школьников. Я мурчал мелодию Джерри Ли Льюиса, надувал щёки и поигрывал в кармане кастетом. Вскоре, убаюканный монотонным пейзажем, я прикорнул, а вынырнув на колдобине из дрёмы, увидел холм, увенчанный православной церковью и колокольней, завёрнутой в ячеистую синюю ткань. Кто — то изрисовал штукатурку храма примитивными изображениями глаз: чёрные зрачки и пики ресниц. Выпученные глазища провожали «Ситроен», пока мы не свернули за угол.
Максим уткнулся в карту.
Каркоза наступила внезапно, без размусоливаний и предместий. Я выгнул шею, осматривая классические османовские [22] фасады, однотипные многоквартирные муравейники с козырьками мансард. Дома смыкали ряды и, достигая двадцати метров в высоту, умудрялись казаться великанами. Голуби восседали на карнизах в несметном количестве. Я сообразил, почему эти сизые птицы так привлекли моё внимание: кроме них, вокруг не было ни души.
Своими перпендикулярными улицами и зданиями времён Второй империи Каркоза напоминала Париж, но лишённый ровных стремительных
