Ознакомительная версия.
Гудрун гордилась подругой. Гордилась ее красотой, ее шармом и интеллектом. Молодая художница не испытывала ни малейшей зависти и искренне желала Патриции обрести женское счастье, ибо свое собственное она почитала уже состоявшимся. В ее чистом неиспорченном сердце было более чем достаточно доброты и отзывчивости, чтобы простить любимой товарке все ее отрицательные, по мнению Гудрун, качества, так как сама она была далека от мысли, что состоит из одних достоинств. Доверие к юной Рауфф, взрощенное испытанной годами и сделанными признаниями дружбой было настолько прочным и незыблемым, настолько само собой разумеющимся, что никаких сомнений в открытости подруги и чистоте ее намерений у Гудрун не возникало. И даже застав однажды Патрицию и собственного мужа, стоящих, сплетясь в объятиях, в одном из многочисленных темных уголков второго этажа, ей легко удалось убедить себя в том, что происходящее – суть свидетельство дружеской симпатии между столь дорогими ей людьми и даже порадоваться крепнущей дружбе между домами.
Между тем, ближе к середине ночи, когда гости были уже достаточно опьянены алкоголем и собственными успехами на поприще блуда, чтобы замечать друг друга и делать далекоидущие выводы, черно-серый камень на берегу неизменно принимал на своей плоской, похожей на стол поверхности свою юную госпожу в сопровождении очередной добычи и добавлял в свою копилку впечатлений еще один пассаж ее яркого, но, увы, обреченного жизненного скерцо.
Но субботняя ночь проходит быстро, и после нее дом снова на целую неделю замирал, почти не проявляя признаков жизни и приобретая свой прежний угрюмый вид. Ставни почти на всех окнах были закрыты и лишь изредка можно было заметить слабый блуждающий огонек свечи в одной из комнат, выходящих в сторону деревни.
Тишина в доме и вокруг него стояла в эти дни необычайная. Не раздавалось обычного в хозяйстве сельских особняков конского ржания, стука топоров или перекрикивания работников. Даже птицы, коих множество в этих местах, казалось, избегали селиться в ветвях окружающих имение Рауфф деревьев, ибо что-то гнетущее носилось в пахнущем отчаянием воздухе и неведомое большинству людей шестое чувство подсказывало пернатым верное решение. Лишь иногда, да и то совершенно случайно, можно было услышать тихий, плачуще-осторожный скрип калитки в высоких центральных воротах, пропускающей какого-то ночного гостя, да еще ласковый смех, перемежающийся с напевным речитативом, порой слышался то из окон мансарды, то с берега.
Эти скудные сведения приносили певцы серенад, пару-тройку раз решавшиеся пытать молодецкого счастья под окнами хозяйки серого дома. Но возвратились они все унылыми и нерадостными, а в рассказах своих явно чего-то недоговаривали. Старики же подшучивали над ними и, вспоминая предания, лукаво советовали просить помощи у эльфов и гномов.
Но неизменно приходила новая суббота и окна дома озарялись светом сотен свечей, вновь лились потоки задорной музыки и верные гости, пораньше окончившие дела, спешили приложиться к ручке грациозной хозяйки вечера, засвидетельствовав ей свое почтение и непреходящую восторженность.
Однажды, где-то в конце лета, Мария с мужем не появились на вечере. Обычно, приезжая из города за несколько часов до того, как нужно было выходить, они останавливались в доме Гудрун или Литиции, где могли немного передохнуть с дороги и привести себя в порядок, так как путь отнимал несколько часов и рыжая пыль, взбитая лошадиными копытами и колесами экипажа, успевала въесться во все складки одежды. Иногда они приезжали в пятницу и проводили ночь в доме одной из подруг, где всегда могли рассчитывать на радушный прием.
В этот же раз ни в субботу, ни накануне они не появились и, когда до назначенного Патрицией времени оставалось не более получаса, стало ясно, что ждать дольше не имеет смысла. Амалия, правда, успокоила начавших было волноваться подруг, предположив, что дела заставили городского коммерсанта изменить намеченные планы, а Мария, до смерти боявшаяся теперь дать повод пересудам, не рискнула без мужа отправиться в столь злачное место, в чем была, собственно, абсолютно права. На том и порешив, все три оставшиеся пары чинно отправились в серый дом у реки, дабы принять посильное участие в единственном проводимом в этих местах развлекательном мероприятии.
Патриция была, к слову сказать, заметно огорчена, узнав, что городские друзья пренебрегли, по ее выражению, гостеприимностью ее жилища, но тоже пришла к выводу, что работа есть работа и сетовать на нерадивость отдельных приглашенных не стоит. На этом инцидент был исчерпан, и произошедшее за своей несущественностью кануло бы в лету, если бы через два дня, в понедельник, внезапно примчавшаяся Мария взволнованно не сообщила, что ее муж, отбыв по делам еще в прошлую среду и обещав вернуться на следующий же день, до сих пор не объявился и не дал о себе знать ни скупой строчкой письма, ни весточкой через партнеров или знакомых. Кстати сказать, те люди, на встречу с которыми он якобы собирался, ни о чем таком не имели ни малейшего понятия, будучи изрядно удивлены сообщенной им Марией новостью. Предпринятые поиски ничего не дали и, несмотря на все усилия друзей и знакомых, место нахождения мужа оставалось Марии неизвестным. Не слышали ли Амалия, Литиция и Гудрун чего-нибудь, способного навести истерзанную тревогой одиночества жену на след пропажи? Узнав же, что супруг во время своего странного коммерческого вояжа, истинные цели которого он почему-то предпочел скрыть, в деревне не объявлялся, Мария совсем поникла и, рискуя впасть в истерику, раскачивалась из стороны в сторону, сидя на вовремя подставленном ей одной из подруг стуле.
Услышав от Гудрун повествование о случившемся, Патриция лишь пожала плечами, для порядка посукрушавшись, правда, что ее субботнее общество утратило один из бриллиантов, выпавший из него, словно из диадемы небрежной невесты и закатившийся в половую щель. Отстраненная аллегория подруги слегка покоробила чувствительную и сентиментальную Гудрун, но, по большому счету, от молодой Рауфф трудно было ожидать какого-то особенного сочувствия чужой беде, которым не грешили ни отец ее, ни мать.
Спустя некоторое время беспокойство улеглось, оставив, впрочем, Марию в несколько подвешенном состоянии, на которое обрекал ее новый статус вдовы-не вдовы и жены-не жены. Она практически перестала выходить из своего городского дома, ставшего для нее отныне тюрьмой и, уж во всяком случае, прекратила посещать танцевальные вечера в доме Рауфф, чего требовало если не ее внутреннее состояние, то, по крайней мере, общественное мнение, хотя сама она и считала его ханжеским. Ее одиночество лишь время от времени нарушалось верными подругами да родственниками мужа, постепенно перенявшими все дела пропавшего коммерсанта, поскольку она сама ничего в этом не смыслила, получив "образование" в университетах несколько иного рода… Но, как законная супруга она, само собой, не могла быть потеснена в правах, а посему бедность и забвение ей не грозили, что уже само по себе не так уж и мало.
Ознакомительная версия.
