— Нам не нужна такая буря.
— Фу ты, ну ты! Вы сами не знаете, что хорошо для вас, а что плохо. Это прекрасный бриз. Он и свежий, и не слишком сильный.
— Это не бриз, а ураган!
— Какая чепуха!
— Но так оно и есть.
— Тогда смотрите, — произнес чужак. — Сейчас я докажу, что все вы ошибаетесь.
Он снял свою странную шапку и спросил:
— Вы видите мои волосы? Смотрите внимательно.
Этот малый встал на бочку, выпрямился во весь рост и быстрым движением рук заставил копну волос подняться дыбом.
— Нактоуз мне в глотку! — сказал капитан. — Я никогда не видел ничего подобного.
— Вот, — триумфально заявил незнакомец. — Не говорите мне больше, что здесь дует ветер. Ни один седой волос не шевельнулся на моей голове. А ведь будь тут ураган, о котором вы говорите, мои волосы растрепались бы по ветру.
— Нактоуз мне в глотку, — повторил капитан и повернулся, чтобы уйти в свою каюту. — Судя по виду, он не старше меня, но этот тип нам уж точно не ровня.
— Ну как? Довольны? — спросил чужак.
А что мы могли ответить? Все тихо разошлись по местам и каютам. Нам приходилось терпеть его присутствие — кусать свои губы, но терпеть.
Едва мы отошли от него, как незнакомец надел треугольную шапку, отпустил ирландца на свободу и снова лег на бочки с водой. Он вновь стал высвистывать лютые мотивы и отбивать ногами сумасшедший ритм. Так продолжалось целых три недели — и днем, и ночью, с одним лишь перерывом на обед, когда он требовал себе галеты, солонину и кофе, причем, в количестве, которого хватило бы трем крепким едокам.
И вот однажды ночью он перестал свистеть и начал петь. Черт бы побрал его дьявольский голос и песни! Гог и Магог, которых я видел в лондонской ратуше, были невинными детьми в сравнении с ним, настолько этот тип казался нам ужасным.
А ветер вдруг утих до свежего бриза. Чужак горланил песни трое суток. На четвертое утро он замолк, и когда ему принесли обычную порцию кофе, то оказалось, что наш странный пассажир исчез. Матросы осмотрели весь корабль, но незнакомец словно испарился. Вскоре после этого мы бросили якорь в порту назначения, закончив плавание на месяц раньше срока. Наше судно превратилось в дырявую лохань — оно протекало и было деформировано. Что же касается нас, то мы были рады счастливому концу, и когда другие люди задавали вопросы, почему вдруг новейший корабль превратился в заезженную рухлядь, наши парни молчали, как могли, памятуя слова капитана. А он нам тогда сказал:
— Нактоуз мне в глотку! Молчите, парни! И пусть никто не узнает о нашем контрабандном грузе.
Вид парка в лунном свете. — Три письма. — Беседа двух мужчин.
Зная характер дяди, Чарльз понимал, что старик обидится, если истинность его рассказа будет подвергнута сомнению. И хотя тот обещал не сердиться на племянника за скептическую оценку, последний не стал говорить ему о том, что считает его историю слишком уж невероятной и странной — чем очень обрадовал старого адмирала.
Однако день перевалил за половину, и Чарльз начал думать о встрече с вампиром. Он несколько раз перечитал письмо сэра Френсиса, но так и не понял, подразумевало ли оно дуэль в назначенный срок и в указанном месте, или Варни предложил эту встречу как предварительный шаг к поединку. Юноше хотелось верить, что сэр Френсис даст ему какие-то объяснения, но, исходя из логики событий, он собирался идти на рандеву при оружии, так как предполагал возможность обмана.
Поскольку до полуночи в особняке не происходило ничего интересного, мы пропустим этот промежуток времени и перенесем читателей в тот миг, когда стрелки на часах показали четверть двенадцатого. Чарльз как раз намеревался покинуть дом, чтобы отправиться к одинокому дубу на встречу с таинственным сэром Френсисом Варни. Юный Голланд сунул в карманы куртки заряженные пистолеты, дабы в минуту опасности они оказались под рукой. Затем он накинул походный плащ, который привез с собой в особняк Баннервортов, и подошел к окну.
Луна уже сияла, хотя и как-то тускло. На небе было много облаков, они рассеивали свет, и лишь отдельные лучи ночного светила проникали сквозь эту белесую пелену. Чарльз не мог разглядеть из окна того места, где он должен был встретиться с Варни. Его комната находилась не так высоко, чтобы позволить ему смотреть поверх деревьев. Но из нескольких окон второго этажа пруд и дуб были хорошо видны. И так уж случилось, что адмирала разместили в спальной, которая располагалась над комнатой его племянника. А поскольку старик был занят мыслями об утренней дуэли между Чарльзом и Варни, он не мог заснуть. Покрутившись полчаса в постели и осознав, что с каждым мгновением его ум становится все более озабоченным, прославленный моряк решил прибегнуть к средству, которое порою помогало ему в сходных ситуациях.
Он оделся и собрался походить час-другой по комнате, а затем опять вернуться в постель. Но так как у него не оказалось спичек или огнива, чтобы зажечь свечу, адмирал подошел к окну, отодвинул тяжелую портьеру и залюбовался парком, освещенным призрачным сиянием луны.
Перед ним открывалась широкая панорама. Взгляд возносился над верхушками деревьев и упивался видами, которые могли бы восхитить любого человека. И хотя старый моряк никогда бы не признал, что перспектива может быть красивой, если в ней на половину нет воды, он все-таки не устоял, открыл окно и выглянул наружу, с восторгом осматривая луга и деревья, чьи размытые контуры в дрожащем лунном свете поражали своим изяществом и благолепием.
А в это время Чарльз Голланд, желая избежать ненужных встреч и расспросов о его ночной прогулке, решил покинуть комнату через балкон, который, как мы помним, был словно приспособлен для подобной цели.
Прежде чем уйти, он бросил взгляд на панель с картиной и сказал:
— Ради тебя, моя милая Флора. Ради тебя я иду на встречу с ужасным оригиналом этого портрета.
Он открыл створку эркера и вышел на балкон. Для молодого и сильного юноши спуск со второго этажа не представлял особой трудности, и через несколько мгновений он был уже на парковой аллее. Между прочим, если бы Чарльз посмотрел наверх, то увидел бы седую голову дяди, который в этот миг выглядывал из окна. Его прыжок с балкона наделал достаточно шума и привлек внимание адмирала, но тот узнал племянника и не стал поднимать тревогу. Он ни минуты не сомневался, что это Чарльз, так как увидел его на открытой лужайке при свете луны.
Мысль о крике отпала сама собой. Не зная, что побудило племянника покинуть комнату, адмирал решил не окликать его, иначе это могло бы помешать Чарльзу в выполнении его намерений.
