потолками; на кладбищах, утопающих в зелени; на затонувшем в океане корабле; в сумрачных каютах с рядами коек; в темных тесных сейфах; в сияющих прозрачных водах озер; в музеях по ночам; в спальнях, освещенных солнцем.
Он старался задержаться на каждом месте как можно дольше, жадно впитывая окружающую обстановку, но его неизменно оттягивало обратно в море пустоты.
В какой-то момент он понял, что все эти места реальны.
Но не для него. Они настоящие для тех, кто в них обитал. Для их жителей. Для людей.
Их он тоже счел прекрасными.
Казалось, людей к нему тянуло. Они не сводили с него глаз. Склонялись к нему так близко, что он мог разглядеть слезы, повисшие на ресницах, или услышать прерывистые вздохи. Его бережно держали в ладони. Целомудренно касались губами. Благодарно прижимались щекой. Чье-то сердце билось рядом с его сердцем. Его разглядывали, обнимали, носили, обменивали, вешали на шеи и запястья, надевали, клали в ящики, прятали в коробки, роняли в растекающиеся лужи еще теплой крови, дарили, крали, его хотели, желали, жаждали.
Со временем он понял, что люди видят не его. Они смотрят на предметы, из которых он за ними наблюдает: на живительные магниты. Для людей он был картиной в мраморном зале, медальоном на груди, скульптурой гончей, которую обнимали целые поколения детей, сломанными часами на камине. Он был кольцом на пальце и носовым платком в кармане, гравюрой и инструментом, которым ее вырезали. И даже больше, он был всем, что наполняло магнит: любовью, ненавистью, жизнью и смертью. Всем, что делало живительный магнит магнитом.
Живительный магнит, живительный магнит, заветное слово: живительный магнит. Знал ли он об их существовании до того, как оказался в этом месте? Наверняка где-то глубоко внутри его таилось это знание. Ведь благодаря им билось сердце мира. Они так прочно вошли в жизнь социума, что оказались тесно связаны со всем, во что люди верили и чего хотели.
Он не мог насытиться магнитами, как и те, кто смотрел на него с другой стороны. И поэтому пытался как можно дольше оставаться внутри каждого предмета. Его привлекали не только виды и звуки человеческого мира, но и эмоции. Всякий человек, глядя на живительный магнит, испытывал собственный калейдоскоп чувств. Гнев, любовь, ненависть, волнение, разочарование, горе, ожидание, надежда, страх.
И эти чувства он также считал прекрасными.
В пустом море, в котором он дрейфовал, не существовало ничего подобного им. Они казались чудесными и в то же время ужасными. Всепоглощающими, многогранными. Он невольно задумался, каково это – испытывать столь сильные чувства. И неожиданно вспомнил, что некоторые из них ощущались приятнее других.
Теперь он пребывал в замешательстве. Он это вспомнил?
Однако как следует поразмыслить над этой загадкой он не успел, поскольку вдруг попал в новый живительный магнит и понял, что видит перед собой знакомое лицо: Хеннесси. Оказывается, он позабыл, что может узнавать людей. А ее он точно знал! Ее лицо, имя, теплые слезы на его плече.
Она находилась в студии, в окружении как уже готовых, так и еще не законченных портретов. Видимо, его привлекло скопление энергии, исходящей от собранных здесь магнитов. При этом небольшой заряд окружал и саму Хеннесси. Девушка покрывала лаком установленный перед ней холст, отчего воздух вокруг потрескивал. Похоже, сам акт создания живительного магнита тоже являлся своего рода магнитом, уроборосом [3] творца и творения.
Постепенно он осознал, что на самом деле смотрит не на Хеннесси, а скорее на Джордан. В ее манере не хватало присущей Хеннесси суматошности. А кроме того, он понял, что знает человека, чей портрет стоял перед ней на мольберте. Изображенный на холсте молодой человек расслабленно сидел в кресле, перекинув через колено пиджак, небрежно сцепив пальцы и чуть отвернув лицо, прятал улыбку, готовую расцвести на губах. Это был…
Диклан.
Вслед за этим именем на ум пришло еще одно: Мэтью. Почему они вспомнились ему одновременно? Диклан. Мэтью. Братья. Точно, они братья.
Они…
Они его братья. Теперь он вспомнил. Вспомнил…
Вздрогнув, Ронан Линч вспомнил себя.
Он не всегда существовал здесь, в пустоте. Он был человеком. С телом. И именем.
Ронан Линч. Ронан Линч. Ронан Линч.
Студия Джордан стремительно испарилась прямо на его глазах; шквал эмоций швырнул его обратно в море пустоты. Он отчаянно сопротивлялся.
Джордан! – закричал он.
Однако его голос не имел звука, а живительные магниты не были открытым окном.
Ронан Линч. Ронан Линч.
Что, если он вновь себя забудет? А вдруг уже забывает? Случалось ли это с ним прежде? О боже, как долго он здесь находится, снова и снова забывая и вспоминая, забывая и вспоминая?
Он вновь обрел себя, паря в темном пустом море.
Его охватила тревога. Разум наполнили воспоминания о долине, изобиловавшей сараями и амбарами, о загонах, полных вечно спящего скота. Он пытался искать здесь живительные магниты. Нет. Он пытался их создать. Если бы только у него получилось сделать магнит для Мэтью. И для матери. Это бы все изменило. Даже разрушенную семью, семью Линч.
Как он мог все это забыть? Что еще ему предстоит вспомнить?
Ронан Линч чувствовал себя темным коридором, который неспешно, дюйм за дюймом освещал свет.
Он обратил свой взор на живительные магниты, ярко сияющие в темноте.
Раньше его вело любопытство. Бесцельно.
Теперь же он точно знал, что искал.
Диклан, Мэтью, Ронан. Братья Линч.
Парковка, покрытая коркой грязного льда. Автомобили, заляпанные брызгами соли. Голые кроны декоративных деревьев. Низкое плоское здание, окруженное чахлым кустарником. Поздняя зима или ранняя весна.
Ронан не мог с уверенностью сказать, сколько времени потратил, перебирая живительные магниты; время в бесконечном море текло иначе. Поначалу поиск шел мучительно медленно, но постепенно становилось все легче. И теперь он мог пожинать плоды своего труда: его сознание медленно вливалось в воздух парковки, где он мельком увидел две знакомые фигуры, направляющиеся к раздвижным дверям здания.
На шее одной из них висел живительный магнит – подвеска в форме лебедя. Не самый мощный экземпляр из всех, в которых успел побывать Ронан, но достаточно сильный. По крайней мере, сильный настолько, чтобы Ронан мог чувствовать себя вполне комфортно под ярким солнцем Новой Англии и следовать за вещицей, словно привидение.
Он не ощущал, тепло или холодно на улице, но мог улавливать информацию иного рода, для сбора которой его нынешняя форма подходила идеально. Он различал гул линий электропередачи в нескольких ярдах от себя. Ощущал, как в милях отсюда бушует океан. И чувствовал странную мертвенность в атмосфере; не предмет, а скорее пространство, где раньше этот
