Кордасье ушел громогласно. Я не спросил у Жанны Леу, в какой час он расстался с душой.
Поскольку сам мог его назвать с точностью до минуты.
— …Прикативший из города врач опоздал. Он ни секунды не колебался — Кордасье отравили. Скорее всего, грибами. Но очень медленного действия — они делали свое черное дело часами, даже днями, никак не проявляясь. Отрава была такой гнусной, что труп немедленно начал разлагаться и исходить невероятным зловонием. Его спешат похоронить. Похороны состоятся сегодня вечером. Старому Говию едва хватит времени вырыть могилу поглубже, чем для обычного покойника, который так не пахнет.
Жанна помолчала и решительно добавила:
— Грибы… и Брюлемай! Лес, грибы, лесоруб — все цепляется друг за друга! Но как предъявить обвинение достигшему своей цели мерзавцу, а?..
Я больше не слушал… Образ пресмыкающегося, который сложился у меня при первой же встрече с Кордасье, обрел форму и с силой кружил меня вокруг Ардьер… Самые разные предположения вихрем проносились в моей голове, но я не желал разбираться в них, чтобы проще было отбросить невозможную возможность: Кордасье являл собою двойственную натуру — его земли и дом чувствовали и реагировали, как он сам!..
— Каменные уши… — серьезным тоном повторила Жанна Леу.
И мне вспомнились другие случаи отождествления человека с растением или минералом. Ардьер, тайное «я» талантливого колдуна, где он мог держать любимых животных, связанных с ним таинственной нитью!.. Ардьер — вторая ипостась хозяина!.. Нет, мое воображение слишком разыгралось… Нет.
Сама того не желая, Жанна Леу вернула меня к здравому смыслу.
— Как же так, — жалобно запричитала она. — Кордасье позволил отравить себя как младенца! Я все же считала его посильней и…
И «неуязвимей» — хотела сказать она, но не нашла подходящего слова.
Однако Кордасье не утерял силы, хотя и перестал дышать. Он ока зался невероятно сильным!
Я отправился в деревню сразу вслед за Жанной. Там царило оживление, которое неизменно вызывает добрая или злая смерть. Завидев меня, люди внезапно замолкали и подозрительно смотрели в затылок, но не как на чужака, а как на постояльца Кордасье.
Я направился в дом владельца Ардьер. У входной решетки стоял накрытый черной скатертью стол с сосудом со святой водой и веткой самшита внутри. Витая свеча, оплывающая на один бок, призывала к смиренному прощению усопшего, неважно, был он верующим или нет. Благословения раздавались именно здесь. И это к лучшему, ибо едкая вонь от Кордасье стояла повсюду — и в доме, и в саду.
Пока я произносил слова утешения вдове, которая еще не знала, счастлива она или нет от утери своего странного супруга, до моего слуха донеслось смутившее меня замечание:
–.. Пойми, некоторые злонамеренные покойники могут оставлять среди нас, живых, гнусный росток злобы, который прорастает, набирается сил и отравляет нашу жизнь, хотя тот, кто его посеял, уже умер… Интересно, что оставил нам этот!..
* * *
Новым неожиданным событием с тяжкими последствиями оказалось вынужденное посещение во второй половине дня столярной мастерской Альбареда, когда я уже издали попрощался с телом Кордасье.
Меня словно вынудили — иначе и не скажешь — отправиться к дикому и молчаливому мешку с мокрыми отрубями, каким был местный столяр.
О его драме, сообщенной мне Жанной Леу, я расскажу в другом месте; сейчас не время нарушать ритм данной истории.
Короче, в связи с трагической гибелью любимого существа Альбаред, всегда пребывавший в печали и живший вне мира сего, стал настоящим молчальником.
Превратившийся в глазах других в ходячего мертвеца, он работал лишь ради пропитания, ради тарелки супа. Молчание свило гнездо в его теле и спало там, не производя ни звука.
Если столяра надо было пробудить ради работы, следовало действовать необычным образом. То есть ничего не говорить. Вы входили в его мастерскую, не здоровались, садились где-нибудь у него на виду и продолжали упорно молчать, глядя, как он мастерит.
Мало-помалу ваше вызывающее молчание достигало цели: раздраженный Альбаред скрипел глоткой, что означало вопрос. Тогда вы спрашивали, может ли он изготовить то или иное. Столяр выдавливал «да» или «нет», и в зависимости от его ответа вы уходили удовлетворенным или разочарованным.
То, что произошло в этот день, меня потрясло — впрочем, и должно было потрясти. Не знаю почему, но я пошел по травянистой дороге мимо мастерской Альбареда. Дойдя до нее, я остановился и стал ждать, хотя ждать было нечего. Позже, анализируя события, я пришел к убеждению, что не случайно для нас обоих Альбаред, прижавшийся бедром к верстаку и строгавший рубанком доску, окликнул меня…
Альбаред-молчальник, ходячий труп, вдруг обрел дар речи перед чужаком, о котором не ведал и который не собирался обращаться к нему с какой-либо просьбой!
Я не успел даже удивиться причине столь внезапной симпатии. Столяр быстро подошел ко мне, не поздоровавшись, поправил на носу бесполезные очки — стекла их были исцарапаны вдоль и поперек — и, откинув голову назад, уставился на меня, как бы свысока.
— Это не вы ли господин из Ардьер? — ясным голосом спросил он.
Я кивнул и сердечно улыбнулся.
— Тогда, — внезапно бросил Альбаред, — этот ящик там, у вас?
И столяр с сообщническим видом опустил глаза.
Я стал вспоминать обо всех ящиках, которые могли быть на ферме. Нет, я не видел ни одного.
— Ну ладно, — чуть ли не заискивая, продолжил Альбаред, — ящик из бука с дырками для прохода воздуха… не очень большой и с замком, чтобы запирать крышку.
— Нет, не видел, вы, наверное, путаете, — раздраженно ответил я.
Он явно был убежден, что я лгу ему и не хочу признаваться в существовании ящика, о котором мне отлично известно.
— Ну же, — нетерпеливо воскликнул столяр, — сам покойный Кордасье заказал мне этот ящик в день вашего приезда. Он сказал, что хотел сделать приятное, подарив вам полезную вещь. И даже добавил, что от лишних предосторожностей еще никто не умер… Ящик был нужен ему немедленно. Я сколотил его прямо при Кордасье, и он утащил ящик с собой, бормоча, что вам понравится его удачный замысел, хотя, быть может, ящик вам никогда не понадобится…
Кордасье сделал мне полезный, но невидимый подарок!
— Припомните! — настаивал Альбаред. — Такой ящик из бука… довольно большой, чтобы поместить туда… поместить туда…
Пока я таращился на столяра в немом потрясении, он искал, что Кордасье мог бы поместить туда, чтобы доставить мне удовольствие. И наконец воскликнул:
