— Вы чудовища! Монстры! — прошептала Зина Тихомирова, с ужасом переводя взгляд со своей бабки на своего новообретенного деда и обратно. — Как вас только земля носит!..
— Да не верьте вы им! — закричал Валерьян и хлопнул рукой по скатерти с винным пятном, так что правая его ладонь вмиг сделалась красной. — Никакая настойка не заставила бы меня забыть такое! Я точно знаю, что этого не делал!
И тут вдруг подал голос Василий Галактионович Сусликов, про которого Иван совершенно позабыл.
— Вы ещё скажите, Валерьян Петрович, — с ехидцей выговорил он, — что Мавру Топоркову вы тоже не били по голове — там, на Духовском погосте! И что не сбрасывали потом её тело в колодец!
2
Иван решил: сейчас Валерьян Эзопов уж точно грянется в обморок. Однако тот лишь рухнул обратно на свой стул, да стиснул в кулаке край изгвазданной вином скатерти, пятная её ещё больше. Поменять скатерть было некому: Иван сам распорядился, чтобы официанты покинули зал до того, как там начнётся разбирательство дела. Глаза Валерьяна метались вправо-влево, как у часов-ходиков с кошачьей мордой, а губы что-то беззвучно шептали.
— Вы, Василий Галактионович, ничего не напутали? — Иван произнес эти слова, как мог, веско, и сопроводил их соответствующим взглядом. — Может, вы были нездоровы, и вам что-то примерещилось?
Но учитель Сусликов нимало не стушевался.
— Ежели вы, господин Алтынов, намекаете, что я был нетрезв — что же, я и сам того не отрицаю. Но не вам ставить под сомнения мои слова: вы и сами присутствовали при том, как ваш родственник огрел вашу ключницу каким-то горшком по макушке. Я не спорю: Мавра Топоркова вела себя при этом довольно-таки странно. И, быть может, господин Эзопов даже имел основания ударить её. Однако же тот факт, что затем он пожелал произвести сокрытие улик и спрятать мертвое тело, явственно наводит на мысль: у вашего родственника имелся преступный умысел, когда он свои деяния совершал.
Иван попытался придумать, что Василию Галактионовичу на это возразить, но — ни одного стоящего аргумента в голову ему решительно не приходило. И тут вдруг заговорил исправник Огурцов:
— А ведь Иван Митрофанович Алтынов прав! Ваши показания, господин Сусликов, вещественными уликами не подкрепляются. Городовые только что сделали мне донесение: они осмотрели колодец в алтыновском склепе. Один даже обвязывался верёвкой и нырял в воду. И что же? Никаких мёртвых тел там не обнаружилось. Я-то, впрочем, сам должен был сообразить, что ваши слова нельзя полностью принимать на веру — ещё когда нынче утром вы подскочили ко мне тут, возле доходного дома, и начали свою ахинею нести! Я ведь сразу учуял, что от вас перегаром разит за версту!
— Но разве ж вам не сообщили, в каком состоянии находится сам погост?! Там будто Мамай прошёл! Что, разве это не служит подтверждением моего рассказа?
Тут городовой, до этого шептавший что-то Огурцову, взглядом испросил разрешения у своего начальника и выговорил с ленивой растяжечкой:
— Ну, ежели после ночной грозы там и вправду не всё благополучно, это ваших баек, господин учитель, совершенно не подтверждает!
У Василия Галактионовичем от возмущения вытянулось лицо, и он набрал уже в грудь воздуху — явно собрался возразить своим оскорбителям. Но неожиданно со своего кресла подала голос Софья Кузьминична:
— А вот я не стала бы сбрасывать показания господина Сусликова со счетов! В свете того, что сегодня открылось, не может быть сомнений: Валерьян имел основания убить Мавру Игнатьевну. Она ведь знала о его преступлении — пусть даже и совершенном много лет назад и в детском возрасте! Ведь неизвестно было: сколько ещё она станет его покрывать? И, если даже ему и не грозило уголовное преследование за убийство Кузьмы Петровича, то ведь было ещё алтыновское наследство, на которое он претендовал! Наверняка Митрофан вычеркнул бы его из своего завещания, коли до него дошли бы сведения, что Валерьян убил нашего отца!
А дальше случилось нечто, чего не мог предвидеть ни Иван Алтынов, ни исправник Огурцов, ни, вероятно, сама Софья Кузьминична, которая невесть зачем решила подгадить своему приемному сыну. Возможно, сочла, что это будет справедливым возмездием за то, что юный Валерьян когда-то сотворил — пусть даже и не по своей воле. Но Иван думал потом: просто его тетенька никогда своего приемного сына не любила. А в тот день нашёлся повод всю эту нелюбовь выплеснуть.
Валерьян же медленно поднялся со своего стула, аккуратно задвинул его и размеренным, как на военном параде, шагом двинулся к своей приёмной матери. Ещё на полдороге он выбросил вперёд правую руку, указуя на Софью Кузьминичну. А потом ещё и заговорил — удивительно зычным голосом, в котором рокотало радостное безумие:
— Я всегда знал, что ты, Софья — суккуб. Демоница, которая жаждет осквернить мою плоть. А когда ты поняла, что тебе это не удастся, ты решила меня оклеветать и погубить. Вот только — моей погибели ты уже не увидишь!
И с этими словами он вскинул и вторую руку — явно с намерением вцепиться в горло своей приёмной матери, которая едва успела оттолкнуться рукой от края стола и чуть откатить кресло назад. Так что скрюченные пальцы Валерьяна только цапнули воздух.
И тут уж не оплошали двое городовых, что находились в зале. Оба они ринулись к Валерьяну Эзопову, словно коршуны, схватили его за руки и повалили на пол.
Валерьян тотчас принялся биться, пинать своих пленителей, плеваться в них, и даже попробовал укусить одного из городовых за руку. Но тут подскочил доктор Краснов, у которого оказался при себе его медицинский саквояж. И, прежде чем его успели о чем-либо спросить или попросить, сделал обезумевшему Валерьяну какой-то укол.
— Я впрыснул ему морфий, — быстро пояснил доктор. — Сейчас он успокоится — уснет.
— Я надеюсь, не вечным сном, — пробормотал Иван себе под нос.
Он думал, что в поднявшейся суматохе никто его слов не расслышал. Ан нет: исправник Огурцов тут же отозвался на это:
— И я тоже на это надеюсь, доктор! Новые мертвецы нам тут ни к чему. У нас в Живогорске и так уже объявилось без счета живых мертвецов! — И Денис Иванович хохотнул, произнося это.
Иван Алтынов даже слегка подпрыгнул при этих его словах. А лицо Зины залила бледность мелового оттенка. И только потом купеческий сын догадался поглядеть, на кого с саркастической ухмылкой указывает Денис Иванович Огурцов: поводя рукой вправо-влево, тот направлял указующий перст то на Татьяну Дмитриевну Алтынову, то на Петра Филипповича Эзопова, то на бабку Зины Тихомировой — Агриппину.
3
В городе Живогорске имелся свой дом для умалишенных — не очень большой, на тридцать или около того мест. И — удивительное дело: он почти никогда не пустовал. То ли в самом воздухе уездного города витало нечто, способствовавшее помрачению рассудка его жителей, то ли в воде, то ли просто дурная кровь играла в их жилах. И в живогорских сумасшедших палатах всегда стояла наготове крытая повозка с двумя здоровенными санитарами — на случай срочного вызова к какому-нибудь ополоумевшему горожанину, впавшему в буйство.
Однако дом скорби находился на другом конце города. И, хотя Лукьян Андреевич тотчас подсуетился — отправил туда нарочного за санитарами, — их прибытия пришлось дожидаться около часа. И гости Ивана Алтынова за это время почти все успели покинуть зал для торжественных приемов. Первым это сделал бы доктор Краснов, но, когда уездный эскулап уже семенил к дверям вороватой побежкой, раздался начальственный бас исправника Огурцова:
— Куда это вы разлетелись, доктор? Вы останетесь тут, покуда за вашим пациентом не прибудут! — И он указал на Валерьяна Эзопова, который лежал на полу, спеленатый, словно младенец: невзирая на впрыскивание морфия, его решили ещё и связать кухонными полотенцами.
И доктор, понурившись, побрел обратно к своему стулу.
Но зато всем остальным Денис Иванович Огурцов не стал чинить препятствий к тому, чтобы помещение покинуть. Только провожал расходившихся гостей недобрым, тяжёлым взглядом. Ни сам исправник, ни городовые уходить отсюда пока что явно не собирались.
